Элис Бродвей - Вспышка

Мне нет нужды спрашивать, кто призывает к оружию. Сана и Джастус, больше некому. Представив себе мощь Сейнтстоуна, я вздрагиваю как от озноба. Пустым нечего и надеяться на победу. Тания с заметным усилием растягивает губы в улыбке.

– Мы всё обсудим и придём к общему мнению, – говорит она.

По её печальному взгляду нетрудно догадаться, о чём она на самом деле думает. Какое бы решение ни приняли старейшины, Фетерстоун обречён. И Оскар это тоже понимает. В его глазах тлеет огонёк страха.

Поздним утром Тания ведёт меня через площадь к Дому старейшин, где Сана ждёт меня на следующий урок. Оскар остался с Соломоном. Я поднимаю по пути белые камешки, но груз вины от этого не уменьшается. Наоборот, тяжесть ошибки только сильнее давит мне на плечи. Тания прощается со мной на ступеньках Дома старейшин, и я едва не сталкиваюсь с Саной в коридоре, когда она выходит из комнаты собраний. Из-за закрытой двери доносятся сердитые голоса. Плечи Саны поникли, она идёт медленно, растеряв обычную напористость.

– Леора, – каждое слово даётся Сане с трудом, – хорошо, что ты пришла. Идём.

И я следую за ней по сумрачным коридорам Дома старейшин к Комнате памяти. Дверь за нами с шумом захлопывается, и Сана обессиленно падает на стул.

– Сегодня у нас необычный урок, – устало предупреждает она и показывает на ящички, которыми уставлены все полки в этом зале. – Возьми какой-нибудь. Неважно какой, – настойчиво просит она. – Принеси сюда и открой.

Оглядывая полки с ящичками, я вспоминаю комнату в нашем музее, где хранятся книги тех, у кого не осталось родственников; и ещё потайной этаж, где держат безымянные книги рассказчиков и рассказчиц. Я ищу ящичек, который показался бы мне особенным, безмолвно попросил бы: «Выбери меня!», однако все они одинаковые. В конце концов я снимаю наугад с полки тот, до которого легче дотянуться. Он тяжелее, чем я ожидала, и мне приходится придерживать его двумя руками. Я осторожно ставлю ящик на стол, но сделать это бесшумно не получается – он довольно громко бьётся о поверхность стола.

– Открывай, – кивает мне Сана.

– Вы уверены, что для этого не нужно особого разрешения? – хмуро уточняю я.

– Ты и так ждала слишком долго, – пожимает плечами Сана. – Ты сама говорила, что Руфь начала рассказывать тебе об истреблении… Пришло время продолжить тот разговор. Пора тебе узнать, как мы стали такими, какие есть, и почему нам пришла пора сражаться.

И всё же я медлю. Разве можно вот так, никого не спросив…

– Открывай, Леора.

Заметив мои колебания, Сана сама откидывает крючок, и я поднимаю крышку. «Это всего лишь ящик», – утешаю я себя.

Да, всё так. Это всего лишь ящик. Полный всякой всячины. Вот очки с гнутой дужкой, вот маленькая деревянная кукла, крошечные кожаные туфельки, почти не ношенные. Под ними виднеется ткань. Одежда? Передник? Шаль? Не знаю. Сана приподнимает крышку так, чтобы я разглядела надпись на её внутренней стороне. Я вижу четыре имени.

– Мейбл, Джеймс, Эйприл и Ада Джонс, – читаю я вслух. – Что это значит?

Сана встаёт и снимает с полок ящик за ящиком. Прежде чем поставить их на стол, она откидывает крышки и читает вслух имена. Каждый ящичек полон всяких мелочей, которые обычно собирают на память: локоны детских волос, кулоны, рисунки на старой, истрёпанной бумаге. Попадаются столярные инструменты, иголки, зуб (собачий клык, скорее всего). Есть курительные трубки, игральные кости, пряжа, цветы из гербария и шапочка, наверное, сшитая на младенца. Из каждого ящичка будто бы вырывается облачко новых ароматов, дышать в зале становится всё тяжелее. Воздух пропитывается запахами насекомых, старой бумаги, страха, могил, сломанных костей, прикушенных губ и непролитых слёз. Теперь понятно, почему Сана с такой подспудной яростью предлагала мне открыть ящики.

– Здесь лишь малая часть памятных собраний тех, кого ваши отмеченные, по их собственному выражению, переселили.

Ответить на это я не решаюсь.

– Мне прекрасно известно, какую историю вам рассказывают о том времени в школе. Напирают на различия в традициях, уверяют, что жить порознь – лучший выход для всех. Вам говорят, что жителям Сейнтстоуна предложили добровольно уйти и переехать в старинный городок, давно облюбованный пустыми, – Фетерстоун. – Вынув из ящичка игральную карту, Сана разглядывает её и возвращает на место. – Так вам говорят. Красивая история. Не упоминают, правда, что никакого возмещения за оставленные земли никому не предложили, а детям пришлось довольствоваться неоконченным образованием. Конечно мы протестовали. Вот только лидеры протестов очень быстро бесследно исчезли. А потом настал день переселения.

Сана достаёт колоду карт и разворачивает её веером.

– А теперь послушай, что на самом деле произошло тогда, сто лет назад. Я расскажу тебе правду. Мы услышали её от тех самых переселенцев, мы видели их глаза, их лица, их шрамы. Руфь, последняя свидетельница той ночи, умерла, и мы обязаны заботиться о том, чтобы правда не забывалась.

Сана глубоко вздыхает и начинает рассказ.

– Толпа вышла на улицы до рассвета, скрывая лица и поступки в тёмно-сером сумраке. Они с оружием в руках выгоняли жителей из домов, разрешая взять с собой лишь то, что можно было унести в руках. Всех выгнали за город, в поле, где обычно паслись свиньи. – Она говорит размеренно, не сводя с меня пристального взгляда. – Там, в свином загоне, их держали неделями, понемногу давая еду и воду. Больным становилось хуже, но лечить их было некому. Болезни распространялись с ужасающей скоростью. Но наконец… наступил тот самый день переселения. Люди собрались у ворот, в отчаянии надеясь выбраться из этого ада. Ворота распахнулись и открыли дорогу убийцам. Убили почти всех. Зарезали. Как кур.

Сана роняет карты, и колода рассыпается по столу.

– Спаслись только те, кто быстро бегал и умело прятался. Выжившие возвращались на место бойни ночь за ночью, чтобы собрать хоть что-то на память о тех, кто так и остался там, в поле. И мы никогда не забудем, как они погибли. Их убили, потому что они мешали отмеченным чувствовать себя хозяевами жизни. Мы не смогли похоронить их тела, – хрипло говорит Сана. – Но у нас осталось хотя бы это – память.

Слушать её невыносимо. Какой отвратительный план и как тщательно он был выполнен! Кто же был тогда мэром… Бистон Карлайл! В школе мы слышали о нём только хорошее, его превозносили до небес. Но, как выясняется, в школе нам просто-напросто лгали. Я обхватываю голову руками и слышу, как постукивают белые камешки в кошеле у пояса. Разве можно искупить такой грех?!

Сана по очереди закрывает ящички и ставит их на полки.