Александр Кацура - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск второй

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК ( стонет ). За что? Ой, больно… Осторожнее!..

БАЗАРИН ( поднявшись на ноги и потрясая листками ). Ведь я же говорил! Невозможно это! Я же сразу вам сказал! Невозможно это! Невозможно это! Невозможно!..

Начинает звонить телефон, и звонит долго, но все стоят в полном остолбенении, и никто не берет трубку.

7 апреля 1990 года. Москва

Принято считать, что Петр Великий в один прекрасный день вдруг решил преобразовать Россию. Однако сам Вольтер признает, что еще отец Петра Алексей намеревался насадить в России искусства и науки. В любом деле нужно выждать, пока для него не созреют благоприятные условия. Счастлив тот, кто приходит именно тогда, когда они уже созрели.

Русским людям давно уже было свойственно чувство, а скорее чувство, чем сознание, что Россия имеет особенную судьбу, что русский народ — народ особенный. Мессианизм почти так же характерен для русского народа, как для народа еврейского. Может ли Россия пойти своим особым путем, не повторяя всех этапов европейской истории? Весь XIX в. и даже XX в. будут у нас споры о том, каковы пути России, могут ли они быть просто воспроизведением путей Западной Европы.

Если письмо — акт, у направленный от массы к государству, от плоти к духу, то чтение — акт, направленный от государства к массе, от души к плоти… Посредством чтения Homo Soveticus попадает в пространство надзора… Не я «читаю» «Вечный зов», «Волгу-Волгу» или картину Дейнеки «Грачи улетели», а они надзирают надо мной, идентифицируя меня в пространстве между плотью массы и оком абсолютного наблюдателя — государства. Куда там Оруэллу с его телескрином! Значительно более незаметный, всепроникающий, этот способ чтений рождает в читателе потребность в утверждении себя в пространстве общезначимого, в разрушении самостояния субъекта.

Экономика императивно требует утверждения частной собственности, идеология ее уничтожения. Часто говорят: страна на краю пропасти. Продолжим этот образ: на узком мостике над пропастью сошлись экономика и идеология, уперлись лоб в лоб, той и другой обратного ходу нет — не развернешься. Кому-то лететь в бездну. Компромисс исключен, он означал бы просто бездействие — авось, мол, противостояние как-то само собой разрешится. Этого не будет.

Мнимая всеобщность прикрывала то обстоятельство, что, скажем, рабочий, пожалуй, стал едва ли не бо́льшим пролетарием, чем его западный, зарубежный коллега. У него нет собственности. Значит ли это, что ему нечего терять, кроме своих цепей?

1989

Русское мышление имеет склонность к тоталитарным учениям и тоталитарным миросозерцаниям. Только такого рода учения и имели у нас успех. В этом сказывался религиозный склад русского народа. Русская интеллигенция всегда стремилась выработать себе тоталитарное, целостное миросозерцание, в котором правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью.

По какой дороге можно отсюда выбраться? <���…> Куда-нибудь-то наверняка попадешь, если будешь идти достаточно долго…

Коль скоро вы вкусили от древа познания, вы вряд ли сможете поступить по-иному, чем идти дальше с этим знанием.

Очевидно, на каком-то этапе эволюции появилось правило: «Если сам не понимаешь, что и как, — делай, как все». Представьте: дан сигнал опасности кем-то из членов стада. И вот какой-то высокоинтеллектуальный и критически мыслящий олененок начинает рассуждать: а реальна ли опасность? Пока он будет так анализировать, охотящиеся волки его скушают… Природа научила: если сам не понимаешь, делай как все. Все побежали — беги. Естественный отбор показал, что если выигрыш достаточно велик, то с проигрышем можно не считаться.

Если верно, что «у природы нет плохой погоды, всякая погода благодать», то это вдвойне верно для человека, у которого есть зонтик.

Зонтик Форстера. 1888 г.

Зонтик с громоотводом. Изобретение приписывается Бенжамину Франклину. 1778 г.

Древнейший способ борьбы с градом. Гравюра 1555 г.

О. Л. Д'ОР — псевдоним Иосифа Львовича ОРШЕРА (1878–1942), русского писателя-юмориста. Сотрудничал в известнейших дореволюционных журналах, выпустил несколько сборников рассказов и фельетонов.

Бомбист-коммунист товарищ Алексей, а по паспорту Иван Кныш, грустный подошел к столу. Было серенькое петербургское утро.

Солнцу, по-видимому, было очень скучно, и оно скупо, как-то нехотя, освещало грязную мокрую землю.

В комнату товарища Алексея оно совсем забыло послать свой свет, и черные облупившиеся стены стояли мрачные, точно нахмурившись.

И тогда несколько лучей невзначай ударялись в маленькое оконце крохотной комнатки и моментально скрывались, как бы испугавшись беспорядка, царившего в комнатке, и угрюмого вида ее хозяина.

Товарищ Алексей, он же Иван Кныш, сел к столу, обвел взором его поверхность, и еще сумрачнее стало его лицо.

На столе кипел самовар, извергая из себя облака пара.

Чайник весело смотрел своим длинным, слегка поврежденным носом прямо в лицо хозяина.

Стакан, мучимый жаждой, нетерпеливо звенел при каждом движении товарища Алексея, напоминая о том, что пора напоить его чаем. Но не было на столе того, что так веселит глаз и желудок за чаем, что каждое утро заставляет благодарить судьбу за то, что она создала свинью и немца. Словом, не было колбасы.

Глубокий вздох вырвался из наболевшей души товарища Алексея.

Дрожащей рукой он взял стакан и, скрепя сердце, поднес его к крану.

И вдруг… Вдруг его взгляд упал на жестянку из-под килек, валявшуюся на столе.

«Короткая, сумасшедшая мысль», как пишут теперь, ударила ему в голову. Он воскликнул:

— Эврика!

Товарищ Алексей поднял жестянку, завернул ее в бумагу и вышел из комнаты.

На улице он остановился, посмотрел на вывески и стал читать их. Возле одной из них он облизнулся. На этой вывеске аршинными буквами было написано:

«Кол-басы, ветчины и другие протчие съестные припасы».

Он медленно перешел улицу, вошел в колбасную и, подняв жестянку, неожиданно крикнул:

— Руки вверх!!