Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

Штаны, подумал он, штаны такие же! По черной джинсе бедра змеилась белая нитка. Он (вместе с отражением) осторожно ее снял, поджал голые пальцы ног на ковре (носы черных рабочих сапог согнулись), опять протянул руку к стеклу. Разжал пальцы (отраженные пальцы разжались): нитка упала (нитка упала).

Между заскорузлыми костяшками и погрызенными ногтями он видел гладкую изнанку пальцев – и тоньше, чем у него. (Он выше меня, глупо подумал Шкет, выше и крепче.) Он повернул руку, посмотрел на свою ладонь: пожелтевшая мозоль вся исчерчена – линии глубокие, почти шрамы. Сквозь свои пальцы разглядел тылы отраженных – совсем редкая поросль, легчайший шрамик над вторым суставом и кожа чуть темнее слева от первого. Ногти у отражения, хотя и без полумесяцев – только на больших пальцах, – были длинные, как его подростковые грезы, и лишь самую чуточку грязные. Он опустил взгляд на другую руку. У него она закована в клетку ножей, а отражение держало… его тетрадь? Однако аналогия (он припомнил церковные часы, которым нечем показывать время) была слишком банальна и облегчения не принесла. Захотелось плакать; он взглянул в упор, и лицо, отражая малейший его тик, невзирая на бороду и очки (а также медное колечко в одном ухе!), воззрилось на него в растерянности, отчаянии и печали.

Сочетание вселяло ужас.

– Эй, – сказал кто-то, – чего вылупился? – подошел к зеркалу сзади, схватил за верхний край и дернул. Зеркало повернулось на стойках. Нижний край заехал Шкету по лодыжкам.

Шкет пошатнулся.

– Прыщи давишь? – ухмыльнулся Саламандр из-за стекла, теперь плоского, как стол.

Опешив и остервенев, Шкет бросился вперед и свободным кулаком грохнул по краю зеркала. Дальний край вырвался из нецепких пальцев, оцарапал Саламандру грудь, треснул в подбородок. Зеркало снова неспешно опустилось.

Взревев и схватившись за подбородок, Саламандр заскакал между вешалок с одеждой.

– Ты, блядь, что… Ырххх! Ох, блядь, язык, я, кажись, прикусил… Аааа! – В третий раз подняв глаза, он лишь заморгал.

Шкет ртом ловил воздух.

Из рамы выпал стеклянный треугольник и тоже разбился на ковре. За линиями разлома он видел себя – босой и безбородый, он задыхался и тер цепи на груди. Сбоку мерцала орхидея. Позади, чуть поодаль, стоял Денни и наблюдал, что-то держа в охапке.

Шкет развернулся в четверти света.

– Я тут… – Денни покосился на Саламандра, а тот тер подбородок и зыркал злобно. – Там вон обувь, сапоги, всякое такое. Я тебе принес, – он приподнял груду, – вот.

– Чего?

– Потому что сандалию же ты потерял. – И Денни опять покосился на Саламандра.

Шкет сказал:

– Теперь ты прыщи давишь? – И засмеялся. Едва накрыло, стремительно разрослось истерикой. Ему было страшно.

Смех, подумал он, – как долгий слипшийся лай. Он смеялся; облокотился на стол, заваленный рубашками, и поманил Денни.

– Ты же только на правой носишь, да? – Денни свалил на стол обувь – в основном сапоги.

Шкет взял два, три – все сплошь правые. Он засмеялся сильнее, а Денни ухмыльнулся.

– Вы чего там голосите? – окликнул Кошмар через проход. – А ну харэ верещать, бля.

Шкет затолкал себе в глотку и смех, и страх, взял высокий мокасин из мягкой черной замши.

Под серьезным взглядом Денни, придерживаясь за край стола – и помахивая орхидеей для равновесия, – Шкет впихнул ногу в мокасин.

Денни сказал:

– Мне тоже этот понравился.

Шкет засмеялся опять, и опять засмеялся Денни – пронзительнее, резче.

– Мы, наверно, их всех там наверху застремали, – сказала Кошмару одна девушка.

– Вы, твари, так шумите – еще б не застрематься, – сказал Кошмар.

– Эй, – сказал Шкет, – если я тебе зубы выбил, извини. Но отъебись от меня, понял?

Саламандр что-то буркнул и потер жидко заросшую челюсть.

– Тут такое говно, а вы двое бодаетесь? – Кошмар потер плечо.

– Кошмар, – сказал Денни, – Шкет мне жизнь спас. Наверху, на балконе. К нам кто-то выскочил с винтовкой и стрельнул – близко стоял, вот как ты сейчас. А Шкет схватил ствол и отнял.

– Да ну?

Грузный скорпион из-за спины Кошмара сказал:

– В нас тут тоже палили.

– Ты, значит, жизни спасаешь? – спросил Кошмар. – Кишка, выходит, не тонка. Я ж говорил, что он хороший парень.

Шкет поджал пальцы на ногах. Сапог согнулся, как холстина. Страх бросался на него с копьем, искал цель, нашел: смутился Шкет несказанно. Воздушка, подумал он, отнял у перепуганной женщины, с которой ужинал, которой читал стихотворение! Он поставил на пол ногу в сапоге.

Денни был на седьмом небе.

Кошмар тычком наклонил Саламандру голову вбок, осмотрел.

– Я б до Шкета не докапывался на твоем месте. Мне он с первого взгляда тоже не понравился. Но я сказал: если я его не замочу, докапываться не буду. Так оно лучше.

Саламандр отдернул голову.

– Какой-то он был эдакий, – продолжал Кошмар. – Ты, Саламандр, зверюга, но ты тупой. Я это говорю, потому что я умнее и прикидываю, что тебе, небось, надо знать, чего делать. Шкет тоже тебя умнее.

Стиснув зубы и подперев их изнутри языком, Шкет подумал: он что, хочет, чтоб меня пришили, ну?

– Он вот так взял и схватил ружье, – повторил Денни. – За ствол. И отнял.

– Я это забираю, – сказал другой белый скорпион, приволокший мраморную плиту, на которой распластался перед прыжком крупный латунный лев; все черные помалкивали – в противоположность привычной Шкету картине. Абажур снова и снова стукал пацана по прыщавому небритому подбородку. – Всегда такую хотел.

– Потащишь сам, – сказал Кошмар. – Я помогать не стану. Валим отсюда.

– А наверху так люди с пушками и сидят? – Саламандр отнял руку от подбородка и указал на темный балкон.

– Шкет их распугал, – сказал черный по имени Б-г.

Кошмар развернулся и взревел – аж согнуло колени и локти:

– Так, мудаки ебаные! Вот они мы! Охота пострелять – стреляйте! – Он оглянулся на остальных и хихикнул. – Валяйте, сука, снимайте по одному! – И зашагал.

Небритый прыщавый скорпион взял льва на живот, отвернул подбородок от абажура и пошел следом.

– Вы, наверху, тормозить-то харэ! Уроды вшивые, давайте, ссыкуны! Другого шанса не будет!

Это, подумал Шкет, шагая между долговязым черным (по имени Паук) и грузным (по имени Собор: Шкет замедлил шаг, пропуская Саламандра вперед, чтоб не упускать из виду), безумие. Смех; наружу выплюнут лишь осколок. Двое на него посмотрели. Шкет, ухмыляясь, потряс головой.

– Вы, наверху, – я б на вашем месте стрелял! – орал Кошмар на перила полуторного этажа. – Что-то вы не стреляете, сраные вы, в натуре, хуесосы! – Он разгладил лицо и сказал шагавшему рядом Жрецу: – Я слыхал, как вы с той стороны орали. Вы что там делали?

– Там кто-то был. Без оружия, по-моему. Я его загнал наверх по…