Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

В раковине вздрогнула лужица воды под заскорузлым краном.

– Я подумал, типа, любопытно будет глянуть, чё выйдет, если кто-нибудь мозговитый и чокнутый порулит. Всем мозговитым ниггерам хватило мозгов слинять из Беллоны. Выбирать нам особо не из кого, можно и разнообразить картину, да? Я ж не буду торчать в этой туманной дыре до конца своих дней. Кошмаром быть – та еще веселуха. Вернусь в Сент-Луис, прикуплю себе машину иностранную, в спортзал похожу, подпишу опять двух-трех телок, чтоб на меня трудились, обратно стану Ларри Х. Джонасом. И надеюсь никогда больше не слышать ни про какого Кошмара. Если кто окликнет так на Шестой улице, я на Олив сверну. Я тут много чё наворотил – лучше бы все тут и оставить. – Он выпрямился. – Если содрать с меня Кошмара, у меня имя есть . Я кой-кого знаю. В Сент-Луисе. – Его рука взобралась на плечо, толстые пальцы все мяли его и мяли. – И я подумал: оставлю-ка я тут тебя. Вдобавок Денни ты нравишься. У мелкого хуесоса башка на плечах имеется. В отличие от кой-каких других безголовых кретинов. Да и ты вроде не против. – Яркие цепочные бусины у него на груди отражали больше света, чем было вокруг, подмигивали, и гасли, и снова подмигивали.

– Слышь, а вот шрам у тебя на плече? – сказал Шкет. – Вы же с Леди Дракон неплохо ладите?

– И не говори, ёпта. Иногда. – Лицо Кошмара на миг все свернулось вокруг сломанного зуба. – А иногда, – он нахмурился, – ну, сам понимаешь. – Кран капнул еще трижды, затем Кошмар отвернулся, но притормозил и глянул через плечо: – Еще про чё-то хотел поговорить?

– Нет, – сказал Шкет. – Больше ни про что.

Кошмар ушел.

Напротив через коридор была комната, куда Шкет никогда не заглядывал. Он открыл дверь.

Доллар – силуэтом на фоне драной шторы – обернулся. Из-за него с подоконника выглядывал лев. Вкус гари в горле у Шкета разлился поразительной вонью: на одном из груды матрасов зияло обугленное гало вокруг двухфутового кратера пепла и горелого хлопка. Одну стену обклеили картинками из газет и журналов; многие уже успели содрать.

На Шкета глянул один из троих черных, сидевших на полу. Маленькая блондинка набросила бушлат на плечи, натянула на грудь.

– Ты чего… то есть это, братуха, эй?.. – Доллар нестойко шагнул ему навстречу. – Шкет, слышь, ты же вроде нормальный, да? Ты меня не уроешь? Пожалуйста, а? Слышь, я в жизни такого не делал, понимаешь?.. Хочешь, я?.. – Еще шаг. – Эй… ты чего добиваешься, ну? – Его рука заползла в цепи на шее, заплелась вокруг них.

– Уж не знаю чего, – ответил Шкет, – но, похоже, не без успеха. – Все мускулы лица напряглись; он опять вышел в коридор.

В гостиной шумели. Донесся смех Кошмара. Его прорезал смех Леди Дракон.

Словно внезапно обжегшись, Шкет пощупал под жилетом на спине и вытащил книжки из-под ремня. Обе помялись. У одной потерта и грязна передняя обложка. У другой задняя.

– Эй, ну кончай, солнце, кончай! – завопил Кошмар. – Ты чё со мной делаешь, а? Ты чё… – И взрыв хохота.

– Я только спросила, – с истерической расстановкой объявила Леди Дракон, – не хочешь ли ты, сука, кофе… – Последний слог обратился в визг, рассыпался контрапунктом Кошмарову смеху, и оба плюхнулись в цистерну веселья.

Шкет укрылся в туалете.

Спустив штаны до колен, сел. От беглого пузырька свело живот; судорога прошла. Он испустил газы и понял, что в брюхе ничего нет.

Он перевернул книжки, полистал одну, затем другую. Собрался хотя бы одно стихотворение прочесть целиком. Спустя минуту заметил, что раздумывает не о том, какое прочесть стихотворение, а в какой книжке его прочесть. Неуют в животе – это что, призрак газов? Нет.

Он положил по книжке на ладонь, покачал. На написание всего этого было потрачено время . Время – это утра, когда морщился лоб и услужливо стихала трава за краем одеяла; вечера в баре, где свет свечей размечал бутылки с разным содержимым разной высоты, как поршни в двигателе; обрушенные бордюры по бокам, а он сидел, и кончик ручки жег ему средний палец. Пока писал, не думал хоть что-нибудь вернуть. Но перспектива публикации как-то убедила его, будто творится магия, которая отчасти вернет ему in tacto (не memoriam ) [40] Здесь: В ощущениях (…памяти) (лат.) . то, что расшвырял этот город. Ныне, пред лицом дефективных объектов, это убеждение опознано по своей ложности. Но едва оно, спастическое и спотыкливое, умерло, пнув его в живот, он понял, что оно было подлинно и несомненно, как любая среда – как воздух для птицы, вода для рыбы, земля для червя.

Он был обессилен – бессилием, что истребляло нужду. А постижимой виделась только нужда попытаться вновь; написать новые стихи, составить из них книжку, репродуцированием придать ей подлинности, дать этому глюку еще один шанс!

Писать ему было нечего. Не приходило в голову, каким будет еще одно его стихотворение, как оно запоет, как оно хотя бы выглядеть-то будет? Вот почему, подумал он, это называется «творение»? Текстура глаза, рябь воздуха вокруг поглотили всё. Ничего не осталось (…о том, что ты видишь вокруг, что творится с тобой, что ты чувствуешь. Нет). Нет. Что-то должно быть… сотворено. Как было сотворено вот это.

Напряглась мышца плеча.

Некогда он таких вещей боялся:…от стенки сосуда отрывается тромб, мчится к сердцу, закупоривает клапан! Привычка вызвала дрожь.

Дыхание перехватило, а он ухватил штаны и книжки, которые уронил. Манекен, закованный в цепи и окровавленный, прислонялся к бачку и снизу вверх благостно лыбился левому соску Шкета. Тот почесал сосок, вновь сунул книжки под ремень и вышел.

В комнате у Денни взобрался по лестнице – сразу на вторую перекладину. Подбородок сровнялся с платформой.

– Эй, просыпайся!

Денни не проснулся, поэтому Шкет долез, оседлал его и обеими руками обхватил за голову.

– Эй!

– Блин!.. – Денни попытался перекатиться на спину. Одна рука вырвалась и замахала. – Блядь, ты чего?..

– Давай вставай! – Шкет усилил хватку, и руки Денни сжали ему запястья.

– Ладно! – сказал Денни; щеки ему сплюснуло, и голос исказился. – Ёпта, чувак. Встаю, встаю, видишь?..

– Отведи меня к Ланье. – Шкет убрал ногу и сел на пятки. – Ты же знаешь, где она живет, да? Ты ее туда провожал. Ты знаешь!

Денни заворчал и приподнялся на локтях. У его головы на мятой зелени валялись сапоги и цепи. Кожаная пола жилета распахнулась, открыв порозовевшую полосу поперек восковой грудной мышцы.

– Ну типа да.

– Поднимайся, хуесос. – Шкет взмахнул рукой. – Я хочу к ней в гости.

– Хорошо, хорошо. – Денни закинул руку за голову, нащупал сапоги, принялся их надевать. Один раз поднял голову и сказал: – Ёпта!

Шкет ему ухмыльнулся:

– Шевели булками.

– Иди нахуй, – сухо ответствовал Денни и просунул голову в гремящие цепи. – Пошли. – Сбросил ноги с края платформы и спрыгнул.