Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

Ружье грохнуло ! Я думал, взорвалось у меня во рту. Но ствол указывал мне через правое плечо. (Спроси меня тогда, я б сказал, что почувствовал, как пуля задела по уху, – но так , наверно, не бывает.)

Винтовка выпадала / падала / выскальзывала(?) у него из рук; я рванул ее вбок, рванул на себя и хренак ему в ляжку. Он крякнул и покачнулся. Бросился было на меня; но его удержала Сеньора Испанья; а потом Собор.

Я еще разок заехал ему в живот прикладом.

Потом Джон все твердил:

– Шкет, ты псих, чувачок! Чувачок, ты псих, Шкет! – в пароксизмах истерического ликования, а Собор et еще пять al [49]держались ко мне плечом к плечу. Мысли мои пузырились (Да, я крикнул парню вслед, когда он встал и ухромал: «Пошел нахуй отсюда, сам себе еду ищи!» – потому что так сказать было проще всего, так у моего поступка появлялась причина; но пока все стояли и трещали о том, как это тяжко, когда у тебя вечно таскают еду, и, может, теперь на время перестанут, оставят их в покое, я все думал, что надо забрать эту коробку [у нас под домом запасы – нам не нужно], потому что нам не нужно), но осадком выпало: забирай; только так можно было им объяснить, почему я так.

Я ее забыл, коробку эту.

На полпути в гнездо, когда Собор и прочие громогласно обсуждали, до чего все это было круто, я трижды вспомнил (и забыл), как решил поступить. Сказал им – чтоб начать, потребовалось много сил. Но они не поняли («Да! Да, надо было!» – это Тарзан; а Сеньора Испанья: «Это бы нормально. Они б не обиделись») и вопили себе дальше.

Я не поэт.

Я не герой.

Но иногда мне кажется, что эти люди изуродуют реальность как угодно, лишь бы я им стал. А иногда мне кажется, что реальность как угодно изуродует меня, лишь бы я им выглядел – но это же безумие, да? А я не хочу опять безумия.

Не хочу.

– Ты же не знаешь наверняка , что он из «Эмборики», – а Джомми сказал, что он, ёпта, знает и что их один раз уже выгоняли из одного угла парка в другой; а я был не в курсе даже.

– Чувачок, – сказал Джон, колотя меня по плечу и ухмыляясь. – Ты, Шкет, совсем псих; вообще псих, совсем… – Он потряс головой, смеясь, будто это очень смешно. – Ну ты даешь!

– Вам дать коробку? – спросила Милли. – Надо им дать еды. Джон. Мы же давали Кошмару.

– Ёпта, – сказал Собор. – Да у нас еды целый подпол.

– Все, пошли, – сказал я. – Пошли , выметаемся, ну их к хуям, нищебродов! – Чем я запустил прямой наводкой в Джона (а оно пролетело у него над плечом и попало во Фрэнка, который сидел на столе, как будто коробку охранял. И обоим хоть бы хны, между прочим, – ухмылялись, сволочи). Короче, мы ушли.

Ангел все гарцевал, дергал меня, прямо как Джон (Собор нес винтовку, взялся ее рассматривать, а я сказал: «Эй, выкинь эту поеботину! Слышишь меня? Выкинь эту поеботину – сломай обо что-нибудь, ниггер, не то я бошку твою черную обо что-нибудь сломаю!» Он разнес ложу о камень, ворча: «Точняк!» – и выкрутил пороховую камеру практически до полной бесполезности. Я сказал: «Это не скорпионье оружие! У скорпионов жало, блядь!» – и поднял орхидею. Им понравилось), в точности как Джон, и все твердил:

– Чувак, ну ты ваще даешь!

– Надо было забрать у них эту блядскую коробку.

– Да, – сказала Сеньора Испанья. – Да. Надо было.

Тарзан сказал:

– Ага. Это бы нормально. Они бы не обиделись.

– Ну ты дал жару, – снова сказал Жрец, а Собор засмеялся и потряс меня за плечо.

И так до самого возвращения в гнездо. Тарзан и Жрец вошли вместе со мной. Собора, Сеньору Испанью и Ангела затормозили снаружи, где они и начали излагать. Ну, это, наверно, ничего. Там собралось немало пьяных – толпа каких-то нескорпионов, друзей Разора, кажется, я не понял, да и пофиг, – было кому послушать.

Я шел по коридору, и тут из гостиной выскочил Денни и схватил меня за локоть:

– Эй!.. – Весь такой возбужденный.

Я думал, он сейчас про историю в парке скажет.

– Что эй?

Он только глазами похлопал.

И я пошел дальше.

А он следом и сказал:

– Там Ланья на антресолях, но, – (я вроде как хотел уже зайти), – по-моему, она занята.

Тут я остановился.

Денни сказал:

– Тебе, наверно, лучше туда не надо.

– Что она там делает?

– Трахается.

– Здесь? – сказал я не очень даже громко. Удивился, во-первых, а во-вторых, помнится, подумал, что не очень-то это круто: она ж вся такая против групповухи (и, если что, не подкачает перед агрессивными представителями мужеского пола) – и спуталась с парнем из моего гнезда у меня же на антресолях?

Кто-то шагал по коридору из сортира.

– Пошли, – сказал я Денни; мы вышли на веранду. – С кем она ебется? – Я знал, что ответ меня удивит; и что таких, кого я особенно не хочу Ланье в койку, есть шестеро… нет, пятеро: Харкотт, Саламандр, Шиллинг, Джек-Потрошитель и Болид; потому что все они по злобе или недоумию могут учинить ей какую-нибудь пакость.

– С каким-то мужиком – я его в городе снял.

Я удивился:

– … ты снял? – Я, однако, не ожидал облегчения. – Ты его тоже трахал?

– Не. Не, это она придумала.

– Все это мне очень знакомо, – сказал я. – Что значит «она придумала»?

– Попросила найти ей, кто захочет выебать ее за деньги… за пять баксов.

– Чьи пять баксов? – спросил я. – Его или ее?

Тарзан и Б-г поднялись на крыльцо и вошли на веранду – Тарзан слушал, Б-г ждал, пока Тарзан дослушает.

– Теперь уже ее, – ухмыльнулся Денни. – Она сказала, что слушала, как мы болтаем о проституции, часто, видимо, и ей, я так понял, стало интересно. Господи, найти тут кого при деньгах…

– Мы нечасто говорили о проституции.

– Что не помешало ей слушать. Сказала мне, что ей интересно. Сказала, что хочет попробовать.

– Ага-ага. Ну а то. – Я ткнул его кулаком в плечо. – У меня один вопрос: а ты-то чего своими делами там с ними не занимаешься?

– Ёпта, – скривился Денни. – Мужик мерзотный. Сначала вроде ничего был. Но мерзотный.

– Господи боже. – Тарзан привалился к подоконнику окна без сетки. – И вы своей бабе разрешили?.. – И умолк; вероятно, потому, что я на него так посмотрел.

Я сказал:

– Что разрешили?

– Ну, это, резвиться с… ну… это.

– Тарзан, – сказал я, – если моя баба желает выебать овцу, пристегнув на нос дилдо, это в основном ее проблемы, глубоко во вторую очередь – мои, но не твои ни капли. Она может ебсти что пожелает – возможно, за исключением тебя. От этого, я думаю, меня стошнит. Да, этого я, пожалуй, не вынесу. Я тебя убью. – На руке у меня – она качнулась к груди Тарзана – была орхидея. – Я вот что сделаю. Я у тебя на лице сыграю в крестики-нолики и…

Я снял с цепи на шее орхидею, поднял руку и просунул в сбрую, и небо потемнело за окнами, небо взревело за оконными сетками, и я застегнул браслет на запястье, и свет раскололся надвое, и два щупальца, иззубренные, с ослепительно-магниевыми кромками, дугами выросли в небо, и я замахнулся снизу вверх Тарзану в грудь.