Нагару Танигава - Изумление Судзумии Харухи. Том 2.

— Ага, — Куникида слегка кивнул. — Я состою в кружке радиовещания. Хотя нашей целью было включать музыку на территории школы во время обеденного перерыва, мои собственные музыкальные пристрастия не могут быть главными. Другие члены кружка уже начали спорить по поводу их личных вкусов, поэтому мы решили, что лучшим выходом будет включить музыку самых разных направлений, как делают некоторые магазины. Люди определенно хотят слышать музыку во время обеда, так что я не могу позволить своим предпочтениям мешать вещанию.

Какие песни ему нравятся?

— Западная музыка. Я немного помешан на ней.

Ясно. Когда я слышал кое-что из этого в прошлом, я либо не понимал слов песни, либо популярности иностранных языков. Но это просто мое мнение.

— Мне тоже нравится этот стиль. — Заговорила Сасаки. — Я думаю, Куникида-кун ощущает что-то очень похожее. Поэтому я сказала, что поделюсь с ним диском. Это маленькое чувство солидарности будет прорастать из наших одноклассников. Даже хотя нас меньшинство, это наши чувства и нам нужно принять их как знак единства между нами. Подумай, как одиноки бы мы были в противном случае.

Сасаки положила руку на колено и повернула подбородок, чтобы посмотреть на меня.

— Если хочешь, я не против дать его и тебе.

Все нормально. Если там поют не на японском, я не смогу разобрать значение слов.

— Да ладно тебе, Кен, — продолжила Сасаки. — Иностранная музыка, хоть и неплохая, не лишена недостатков. Несмотря на то, что я люблю западную музыку, я прихожу к мысли, что певец — просто еще один инструмент в группе. Есть мелодия ударных, басов и гитары, а затем вокал певца соединяет это в один мотив. Только тогда ты можешь почувствовать настоящую работу. Язык не важен; я даже японского певца принимаю лишь как часть. Не столь важно, значит ли что-нибудь текст или нет, потому что он вовлечен в песню как часть мелодии. И не имеет значения, вокал ли это, гитара, или фортепьяно — они все одинаково важны для меня, когда я слушаю музыку.

Пожалуйста, не расстраивайтесь, если вы — сочинитель песен.

— У музыки нет национальных границ. Поскольку это так, нет ничего страшного, если сообщение не передается. Хорошая мелодия — это то, что понятно во всем мире. Романы и фильмы содержат ненастоящую историю, отличающуюся от других в синтаксисе, и только пока смысл передается, все в порядке. Я бы сказала, что качество звука, эхом отдающегося по всему миру — примерно тоже самое, верно? Если у Сасаки и Куникиды есть теория, очень нежелательно, чтобы я смог ее понять. Кроме того, судя по всему, Куникида включит западную музыку во время обеденного перерыва. В отличие от японской музыки, она влетит в одно мое ухо и вылетит из другого без малейших помех. Мы должны быть благодарны.

Вернувшись к теме бассейна: там было приличное количество учеников мужского и женского пола, которые всласть плавали на своем последнем уроке. Как невинно.

Естественно, как у здорового молодого человека в середине своего подросткового возраста, мои глаза были сфокусированы на молодых телах девчонок, как по воле какого-то животного инстинкта. Я смотрел на тех, что из моего класса, в частности на Окамото, чья фигура отличалась от других. Все парни, включая меня, обращали на нее внимание. Образ школьной девчонки номер один в ее школьном купальнике будет выжжен в наших воспоминаниях. Это чертовски редкий вид, который можно увидеть в реальном времени.

Благодаря ослепительным лучам солнца, наши строго установленные купальные костюмы высохнут быстро. Теперь переодевание будет несложной задачей.

Сасаки, Куникида и я глядели на учеников играющих в воде, пока не прозвенел звонок. Затем в тот же день мы пошли на обед.

В то время мы все еще носили летнюю форму. Рубашки с коротким рукавом и широкие брюки для мальчиков, блузки с коротким рукавом и подтяжками и юбки для девочек. В то время, как мужской пол не возражал, можно слышать жалобы от противоположного пола. «Примитивно», «я в этом как ребенок» и «Хотя в них есть положительные моменты, они вышли из сезона» — такие фразы говорились о женской форме.

— С этим ничего не поделаешь. — такое безразличное утверждение было от Сасаки. — Пока они контролируют нас, мы все еще дети. Мы пока не готовы взаимодействовать с остальным обществом.

Продолжая таким же безразличным тоном:

— Это то же самое, что и есть в кафетерии. Разве это не означает, что мы дети?

Я соглашусь. Это как возраст, когда ты стоишь на цыпочках, чтобы казаться выше.

— Так же, как кричать, когда ты в воде в бассейне. Согласен?

Ох, ну если ты заходишь так далеко, то все ученики — ребятня.

— Так и есть, — откусывая маленькие кусочки хлеба, она продолжила, — Мы все еще «мальчики и девочки» или, другими словами, дети. Если мы не взаимодействуем с обществом, мы не являемся его частью. Но на данный момент у нас есть много привилегий. Из этого положения вытекает множество забавных вещей, связанных с ним. Сейчас у нас есть эти привилегии, но на следующий год нам придется отказаться от них, когда мы двинемся дальше. Я не хочу, чтобы меня воспринимали как ребенка с комплексом неполноценности, но хотя сейчас это и в самом деле так, я не хочу вечно оставаться ребенком, как в «Питере Пене».

Сасаки с усилием проглотила хлеб и затем произнесла:

— Однако я думаю, что наш мораторий на эти права не столь долгий, и что нам стоит подумать над этим. А потом тот, кто ничего не понял, я, дал комментарий. Доедай поскорее. Послеполуденные занятия начинаются сразу после обеда.

Сидящий по соседству мой одноклассник без всякой причины слушал мою с Сасаки беседу.

— Эй, вы двое!

Третий голос возник позади меня. Я обернулся.

— Аа-а…

Произнес невольно мой голос, когда я повернулся. На меня в упор смотрело лицо девушки. Если говорить точнее, девушки, повышающей либидо всех учеников мужского пола одним коротким взглядом. Это была Окамото.

В общем, мне пришлось взглянуть. Наша староста, Окамото, стояла перед нами с двумя чистыми листами бумаги.

— Это бланк, в котором нужно написать желаемую карьеру. Напишите, кем вы хотите стать и верните его учителю.

Такое серьезное лицо, но у этой девчонки есть одна не очень хорошая особенность. Личное пространство Окамото было крайне маленьким. Иногда она врезается в людей, проходя мимо них. Ее кудрявые волосы касались моей щеки, и у меня начала появляться близорукость, несмотря на то, что я не ношу очки. Когда она говорила, ее лицо было так близко, что едва не касалось кончика моего носа. Я понимал, чем она отличалась от остальных девушек средней школы, когда она была прямо перед моим лицом и приближалась все ближе. У меня появилось такое чувство, как будто я начинаю плыть на спине в бассейне.