Николай Старинщиков - Цифры нации [litres]

Он тараторил без устали, вспоминая при этом о жене Лизе, имя которой, насколько он понял, бессовестным образом использовали. Наконец утомился и замолчал, и было видно, как мелко трясется у него голова.

Жердяй сверкнул на него глазами исподлобья:

– Вы закончили?

– В дальнейшем я предпочел бы с участием адвоката…

Услышав об адвокате, Жердяй открыл рот и уставился в сторону Татьянохи:

– Надо же, а мы не учли! – Лицо у Жердяя, и без того тонкое, сделалось еще тоньше. – Это вы правильно заметили… А вот скажите вы нам с прокурором, для чего нам адвокат, если мы всего лишь беседуем? Нам, получается, теперь и поговорить нельзя? Возбраняется? Или все-таки можно?

Жердяй с силой хлопнул ладонью по плакату и принялся быстренько шоркать бумагой по стулу, совершая круговые движения.

– Это что у нас здесь?!

– Это? – растерялся профессор. – Это я так, не подумавши… Хотя, если внимательно прочитать, то очевидно, что я о другом… У меня экспедиция летом… Они же мне…

– До лета дожить надо, а нам сегодня определиться бы – либо вы с нами, либо против нас!.. У вас тут прямо написано…

Наклонившись к плакату, Жердяй стал вслух читать:

– «Виноват частный капитал, которому подчинено государство… Государства как такового давно нет – вместо него есть кучка людей в погонах, возглавляемых капитаном первого ранга в отставке Большовым, от которого одно сотрясение воздуха…»

Закончив читать, он продолжил:

– Значит, было дело… – и уставился, не моргая, Герману Романовичу в глаза, прожигая до нутра.

Профессор затравленно улыбнулся, огляделся по сторонам, и ему показалось, что картина на стене ожила – и солдат, ведущий стрельца на казнь, и стрелец со свечой в левой руке, и царь на лошади. Все они пришли в движение, оставаясь при этом на месте.

Жердяй между тем подвел черту:

– Это призыв к свержению законно избранной власти.

– Предлагаю схватить всю группу, – поддержал Татьяноха.

«Дохлая дичь…» – подумал Жердяй и сморщился. В желудке сосало, хотелось кушать.

– Мне бы адвоката, – слабо произнес Герман Романович, сознавая, что дела его совсем плохи и место в цирке ему обеспечено. – Я совершенно не понимаю… Мне хоть какого-нибудь юриста, но не искусственного…

– А вот хотя бы Дмитрий Олегович – чем не юрист? – осклабился Жердяй. И к Татьянохе: – Что вы заканчивали? Юридический?

Татьяноха важно качнул головой и не спеша подтвердил:

– Заканчивал.

– Но вы прокурор, сторона обвинения, – вякнул профессор.

– В чисто поле захотел?! – вскипел Татьяноха. – Одиноким дубом?! Вы у нас борец за справедливость, а мы – никто!

Виноградов, сидевший до этого смирно за спиной у профессора, скрипнул задницей в кожаном кресле, и Герман от страха съежился – у белокурого в руках могла быть удавка либо еще что-нибудь. Вместо этого, однако, он ощутил на плече прикосновение его ладони.

– Послушай-ка, – сказал Виноградов вкрадчиво, – мы ведь вам не враги, а вы человек с головой… Рыбачил я однажды на речке. Окуня вытянул, тот сорвался с крючка, бережком к реке – и в воду… А там садок у меня открытый стоял. Так и с вами у нас получится, уважаемый. Скажем прямо: вы нам нужны как специалист, который вращается в молодой среде. Готовы ли вы помочь государству?

Профессор сморщил губы, повел плечами. Одно дело – плакаты писать, другое – рыло подставлять. И тут же кивнул с пониманием, обернувшись к Виноградову.

– Превосходно, – обрадовался тот. – А то ведь мы думали, что без детектора лжи да без сыворотки правды не обойтись нам сегодня…

– Напомню, – уточнил Татьяноха, – карьера ваша при этом не пострадает, скорее наоборот. Сколько вы получаете?

– Как вам сказать… – замялся профессор. Вопрос застал его врасплох. Если сложить деньги, которые он выручал с экспедиций да приложить к ним то, что драл с неучей…

– Вот видите, – оживился Жердяй, словно услышав мысли профессора. – У нас вы получите больше… Тридцать серебряных единиц вас устроит?

От услышанного у Германа Романовича свело скулы. Давно надо было податься в секретные сотрудники.

Жердяй вынул из стола половинку листа с подготовленным текстом и протянул профессору:

– Ваша помощь будет носить негласный характер. Распишитесь, пожалуйста…

Приняв бумагу из рук Жердяя, профессор попросил ручку и расписался. Забрав документ, Жердяй стал читать его вслух:

– «Я, Самоквасов Герман Романович, будучи в трезвом уме и ясной памяти, даю настоящую расписку в том, что обещаю добровольно сотрудничать с органами Ревкомиссии (контрразведкой), хранить свою связь с нею в тайне, не разглашать сведений, полученных в результате такой деятельности. Полагаю, что моим агентурным именем может быть слово „Профессор“».

Закончив читать, Жердяй поднялся, подошел к сейфу и спрятал в него бумагу. Потом вернулся к столу и сел, потирая руки. Вербовка состоялась. При этом ни слова не сказано в документе о финансовых обязательствах Ревкомиссии.

– У меня к вам еще вопрос, профессор, – сказал Жердяй. – Что бы вы сделали в первую очередь, учитывая ситуацию в нашей стране?

Профессор улыбнулся. Раз спрашивают, значит, доверяют, и выдал как на духу:

– Убрал бы всех проституток с улиц, включая электронных…

– Ну, это вы хватили, конечно… – Жердяй сделал умное лицо. – Это же наш бюджет…

Помолчав, он стал развивать для агента легенду, на ходу озадачивая:

– Для всех – вы под подпиской о невыезде… На вас наехало МГБ, точнее, Ревком… Вас преследуют за инакомыслие, ждем от вас следующих посланий в виде плакатов – для нас важно собрать побольше под вашей крышей. Смелее. Активнее. Государство вас не забудет.

– А как же моя экспедиция? – опомнился Самоквасов, но ему заткнули глотку. Было время – ела тетя семя, а теперь семечки жует.

Вечером Самоквасов жаловался жене. Обложили со всех сторон, вздохнуть не дают умному человеку.

– Бежать надо из этой дыры! – воскликнула Елизавета. – За границу! На кафедру археологии хоть куда-нибудь…

– Куда бежать! – удивился Самоквасов. – Кругом блядство одно, вранье несусветное, собутыльничество…

«Не справиться никогда! – билось в груди у Кошкина. – Да. Никогда. Потому что бункер изготовлен из толстой стали. Такой толстой, что даже думать забудь, чтобы разрезать ее хоть каким-нибудь способом. Особенно если учесть, что таких способов у тебя круглый нуль. Нет такой возможности у тебя. И никогда не будет…»

Катенька прижалась к нему, и он почувствовал, как мелко ее колотит.

– Простите меня, – ворчал в темноте Шендерович. – Я не хотел.

Не хотел он! Кошкин обнял девушку и поцеловал в губы. Он не боялся, что его неправильно поймут, оттолкнут или закричат, как это любила делать первая жена. Катя не оттолкнула его, продолжая нашептывать: