Николай Старинщиков - Цифры нации [litres]

Кошкин, слушая Катю, видел лишь волны гор, покрытые лесом. Жизнь в лесу, в отрыве от людского сообщества, ничуть не повлияла на девушку – напротив, это пошло ей на пользу, свободное время она посвятила учебе. Благодаря отцу с матерью и компьютеру. По ее словам, мать потом умерла, ее схоронили в лесу за железнодорожной веткой.

Слово за слово, Кошкин стал рассказывать о себе – как вырос в большом шумном городе, как пошел в школу. Вспомнил, как одноклассниц в школу провожали роботы, купленные на вырост, как эти школьницы, слегка повзрослев, окончательно слились с механическими чудовищами, изменив приоритеты. Он пытался связать свою жизнь с одноклассницей, вступив с ней в брак, однако из этого ничего не вышло: бывшая супруга была замечена с роботом в постели, после чего ему пришлось завести Машку – для домашних услуг.

– Понятно, я курсе… – вздохнула Катя.

– В судах у нас беспредел… Там полная власть закона – даже над здравым смыслом. Однажды мне довелось участвовать в судебном процессе. Вот это судилище было! Адвокат стал говорить о нарушениях прав, но его тут же отключили, будто это какой-нибудь утюжок или микроволновка.

– Такого не было даже в Римской империи…

– Зато у нас свое государство, – сказал Кошкин. – Все у нас здесь свое, включая денежную систему.

– Извини, нам пора…

Катя подошла к лифту, вошла внутрь. Кошкин последовал за ней.

– Сначала нам вверх, потом вниз, – сказала Катя и нажала кнопку.

Лифт дрогнул, поднялся вверх. Из кабины виднелась бетонная площадка, над ней возвышалась стальная опора с ветряным генератором и крыльчаткой.

– Тут ветер всегда. И холодно… – пояснила Катя. – Но если хочешь, то можно выйти и посмотреть.

Она открыла кабину, вышла из лифта. Кошкин последовал за ней, озираясь по сторонам. Площадка оказалась вершиной горы. По краю виднелась ржавая изгородь из стальных прутьев. Ветер трепал траву, пробившуюся меж бетонных плит, крыльчатка вращалась, над горами играло раннее солнце.

– Порядок! Уходим! – Катя шагнула к лифту.

Они опустились, вышли на площадь. На мачтах здесь висели обрывки защитной сетки. Краска на мачтах давно облупилась, обнажив ржавую сталь… Кошкин и Катенька оказались на едва заметной тропинке среди корявых сосен. Светло-зеленый мох непривычно пружинил под ногами, пахло багульником. Кошкин удивлялся незатейливой природе. Во мху местами темнела, словно рассыпанная, темно-красная ягода, а он не знал, что это была за ягода, как не знал и того, чем могло так одуряюще пахнуть.

– Багульником пахнет, – сказала Катя. – А это вот клюква… Из нее отличный кисель получается. А также варенье…

Они продолжили путь и вскоре уперлись в железнодорожную насыпь с бетонными шпалами и ржавыми рельсами. По другую сторону насыпи, в глубокой низине, лежал широкий бетонный желоб – по нему тихо струилась вода.

Катя опустилась к желобу, Кошкин едва поспевал за ней. Асфальтовая дорожка вдоль искусственного ручья была завалена сучьями, местами из нее росли деревья. Человек не ступал здесь с момента строительства.

Они прошли вдоль желоба с полкилометра, и Кошкин увидел среди зарослей серое возвышение, которое вблизи оказалось бетонной плотиной с широким отверстием у основания. Из него и вытекала вода, уходя наклонно по желобу.

– Вот еще одна точка, – вздохнула Катя, опускаясь на поваленное дерево.

Дмитрий Олегович Татьяноха в последнее время сильно сдал: щеки ввалились, нос обострился – того и гляди засвистит по-птичьи. Впрочем, было от чего худеть. Работы навалилось по самые уши – это и подготовка постановлений за главного прокурора, распределение уголовных дел, поступающих от следствия, это и участие в судебных процессах. Куда ни кинь, не обойтись без Дмитрия Олеговича, так что фигура у него естественным образом пошла на убыль, а лицо сделалось огневым. Дмитрию Олеговичу отдохнуть бы, набраться сил в каком-нибудь укромном месте. В «Клубе обездоленных мужиков», например. Но куда там, подлая личность хотела быть в курсе событий! Не тех, что приходилось видеть из почты и социальных сетей, а тех, что роились в умах у горожан. С ранних лет он усвоил, что именно эти сведения являются наиболее ценными. В ресторан любили захаживать многие, включая главного прокурора, правительственных чиновников, за исключением лиц женского пола, поскольку те, согласно уставу, не могли быть членами данного клуба.

Собравшись вместе в этом укромном месте, мужчины вели заунывные разговоры по поводу нарушений собственных прав со стороны феминисток. Они имели право говорить на подобные темы, потому что законом не возбранялось. При этом некоторых заносило на фоне алкоголя – только слушай…

Начальник полиции Римов никогда не тяготел к «Клубу обездоленных мужиков», поскольку таковым себя не считал. Однако после обеда ему позвонил прокурор Вершилов и предложил посидеть в ресторане. Старого лиса что-то тревожило, и он не желал говорить об этом по телефону.

Прибыв вовремя, Римов сел за свободный столик, но прокурор пока что задерживался. Римов заказал себе рюмку водки, закусил заливным мясом и теперь сидел, взирая с косогора. Именно здесь случилась в его жизни трагедия, когда его тайный куратор был едва не распят на кресте. Выходит, кто-то решил запугать комиссара.

Прокурор все задерживался. Римов собрался уходить, когда услышал у себя за спиной непонятный шорох. Он оглянулся. Позади стояли главный прокурор и председатель Высшего судебного присутствия – в костюмах и галстуках, с распаренными лицами. Оба они, и Вершилов и Шприц, были порядком выпивши.

Заметив Римова, прокурор помрачнел, а председатель суда вдруг заявил:

– А! Видали?! Сидит! Будто он пуп земляной!

– Сидит, – подтвердил прокурор. – Ведь я обязал его… – И к Римову: – Приглашай… Что сидишь-то?

Римов развел руками: «Прошу садиться». Разговор явно не клеился с самого начала.

– А где у нас выпить? Где закусить, уважаемый комиссар? – продолжил прокурор.

Он подошел к Римову, протянул руку и до боли сжал ладонь. Прокурор был явно неадекватен, и эта неадекватность не сулила ничего хорошего, тем более что его попутчик был в худшем состоянии: председатель мучительно икал, закатывая глаза, потом принялся чихать, брызгая слюной в разные стороны.

– Аллергия… – бормотал он. – На коноплю…

– На полынь, – поправил его прокурор. – Ты же сам говорил… Когда она поспевает…

– На коноплю…

– Ну и хрен с ней, – согласился прокурор. И к Римову: – Давай выпьем… Потому что эта музыка мне надоела.

Он покосился в сторону председателя. Римов был вынужден согласиться, хотя пить на сытый желудок было не в его правилах. Вечер однозначно складывался не так, как хотелось бы. Прокурор с судьей присели к столу.