Николай Старинщиков - Цифры нации [litres]

– Что же нам делать? Мы замурованы… Навсегда…

Ее голос вдруг прервали звуки, похожие на треск древесины: Шендерович в темноте подобрался к электронной даме и теперь, вероятно, дубасил пластиковое чудовище.

– Я разобью тебе всю морду! – закричал он в исступлении. – Тебя не узнает твой разработчик!

– Стоять! – крикнул Кошкин и бросился на звуки.

– Папа! – дернулась за ним Катенька. – Это всего лишь машина!

Наткнувшись на Шендеровича, Кошкин перехватил его руку и с трудом вырвал какой-то продолговатый предмет, оказавшийся резиновой дубинкой.

– Нам не на кого надеяться, кроме нее! Это все, что осталось! – крикнул Кошкин.

Пульсар ничего не хотел понимать:

– Здесь бункер! Мы в мышеловке!

– Успокойся…

– Здесь темно! Как у этого в жопе!

– Где у нас клава? – Кошкин насторожился. – На столе здесь лежала…

Он пробежался пальцами по столу и не нашел знакомую с детства вещь – с рядами букв, выпуклой серединой и метками на центральных буквах «А» и «О». Он видел клавиатуру на столе, до того как погас свет. Только бы найти ее, и только бы на ней сохранились стандартные метки.

Однако на поверхности стола не было ничего, кроме монитора. Вынув из кармана телефон, Кошкин включил подсветку, опустился на колени и ничего не нашел. Коридор тоже оказался пустым, не считая пары стульев возле стола. Кошкин, не поднимаясь, двинулся в обратном направлении, рассматривая предметы. Вот стол. А вот кресло – в нем застыла баба-машина. Она и сейчас здесь сидит, свесив ноги. Кошкин, обогнув стол, в полумраке увидел клавиатуру – баба держала ее, прижав к животу.

Кошкин поднялся, придвинулся к ней. Это было примитивное программное устройство, определяемое знатоками как зачаток искусственного интеллекта. Аналог подобного устройства до сих пор хранится в краеведческом музее. Недоношенным оказался зачаток. Клавиатуру, однако, устройство спасло от ударов и теперь не желало отпускать.

– Дай мне, – тихо сказал Кошкин. – Мне надо…

Пальцы у бабы дрогнули и разжались. Кошкин положил клавиатуру на стол, придвинул стул и сел. Катенька с отцом стояли рядом. Подсветка телефона отключилась, и наступила тьма.

Пульсар вынул свой телефон:

– Давай я буду светить…

– Береги батарею…

Кошкин коснулся клавиатуры, привычно поймал указательными пальцами маяки над центральными буквами и стал набирать одному ему известный текст – слепой печатью, которой овладел еще студентом. И вскоре ожил монитор, на нем побежали символы. Добившись этого, Кошкин откинулся на спинку стула и стал наблюдать за работой устройства. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в «бочке» затеплился свет. Затем щелкнула дверь.

– Уходите! – Пальцы у Кошкина метнулись к клавиатуре. – Придержите дверь. Я за вами… Быстро!

Пульсар бросился к выходу, распахнул дверь и стоял теперь в светлом проеме. Катенька не двигалась с места.

– Беги! – крикнул Кошкин. – У нас мало времени!

– А ты?

– Я за тобой!

Катенька пятилась к выходу, затем развернулась, и в этот момент дверь опять ожила. Она двигалась неуклонно, словно пресс. Кошкин бросился к ней, но вовремя не успел. Пах! Дверь тяжело затворилась. Лязгнули запоры. На секунду ожил штурвал, потом наступила тишина, и снова погас свет.

Кошкин вернулся к столу, придвинул к себе клавиатуру и принялся вводить команды, но, сколько ни старался, получал один и тот же ответ: «Несанкционированное проникновение в систему. Ваши попытки бессмысленны – введите установленные имя и пароль…»

Потом в мониторе показалась машина Пульсара, она мелькнула возле шкафов, затем в тоннеле и, наконец, пропала. Снаружи теперь не было никого, кто мог бы вызволить из заточения. Это говорило лишь об одном: все события, начиная от встречи на площади Независимости и кончая сегодняшним днем, – дикий спектакль, итогом которого станет смерть. От истощения. От обезвоживания. От недостатка воздуха. Ото всего в совокупности.

Кошкин в бессилии опустил голову на стол. Интересно, сколько человек проживет в подобных условиях? День? Два? Один йог, говорят, вообще отказался от пищи: сел на камень и так сидит с прошлого века.

«Так-то оно так, но ведь надо же что-то делать!» – ворохнулось опять. Он достал телефон из кармана, нашел материн номер и нажал кнопку.

– Как ты, сынок? – оживилась Софья Степановна. – Как вы там все – Катя, Федор Ильич? Говори! Что молчишь?!

– А что говорить? Здесь такие горы! Озеро! Лес… Пока, мама. По возвращении расскажу. До свидания…

Произнес и отключился, едва соображая. Расскажет он… С того света… Хорошо, что хоть мать пока что не в курсе о его заточении в подземелье. Он снова опустил голову на стол и так лежал. Полусидя, полулежа… Одинокий узник стальной Бастилии. А когда поднял вдруг голову, заметил в мониторе машину. Она возвращалась. Причем, возможно, не только с Шендеровичами.

«За бедного хакера замолвите слово…» – щелкнуло в голове. Это мог быть момент, когда предъявляют счет, цена которому – жизнь.

Потом над ним вспыхнул свет, донесся отчетливый рокот дизеля. Его ни с чем нельзя было спутать. Щелкнули замки, «барашек» на двери крутнулся юлой, и дверь отворилась. В проеме стояли Катя и Федор Ильич.

– У нас мало времени! – крикнула Катя. – Быстро!

Кошкин бросился вон из «Бастилии». Едва он выскочил, дверь снова закрылась, после чего раздался низкий мужской голос:

– Вова, Вова, открой… Володенька, я ведь тебя зубами загрызу! Слышишь, Володенька?

– Я где-то слышал эти слова, – удивился Кошкин.

– В старинном фильме про ментов и воров, – напомнил Шендерович.

– Она смотрит фильмы?

Вопрос, конечно, был глупый – вряд ли машину могло интересовать кино.

– А теперь Горбатый! Я сказал, Горбатый! – снова крикнула Машина и замолчала.

– Уходим, – торопил Шендерович. – Нам еще надо ворота проскочить.

Они прыгнули в машину, дизель рявкнул и понес их по кругу. В боковых нишах мелькали шкафы, отдавая тусклым светом контрольных ламп, проносились площадки с бетонными лестницами. Машина выкатилась в зал и остановилась. Центральная часть помещения была занята колонной, опоясанной кабелями и трубопроводами. На колонне золотистые буквы: «Тем, кто первым на нас нападет, – наш пламенный привет!!!»

– На нее возлагали надежды, – ворчал Пульсар. – Теперь она никому не нужна. Ей сказали: «Умри, Каштанка», но она живет до сих пор. Она прикинулась мертвой… Сухозаряженный двигатель… На вечные времена…

Кошкин не верил глазам: перед ним возвышалось оружие возмездия, о котором рассказывал учитель истории. Когда-то давно, когда мир был расколот на богатых и бедных, у тех и других оказалось оружие, способное уничтожить друг друга несколько раз. Однако бедные, в дополнение к основному оружию, создали оружие возмездия, способное ответить врагу, когда из бедных никого не останется в живых, – на всякий случай, чтоб неповадно было. Потом про машину то ли забыли, то ли сняли с вооружения. Помимо этого, говорил учитель, история могла оказаться обычной легендой.