Татьяна Калугина - Группа [litres]

Глеб качнул головой, не то давая понять, что вопрос принимается и ответ на него обязательно прозвучит, но позже; не то указывая на уводящую от беседки плиточную дорожку:

– Идем, прогуляемся?

– Идем, – коротко согласилась Альба и, снова избежав контакта взглядов, зашагала вперед.

Сад, примыкавший к территории особняка, поначалу мог показаться огромным и запутанным, но по сути представлял собой клочок пространства между двумя аллеями, которые начинались в одной точке, круто расходились, образуя лирообразное расширение, и вновь смыкались в Гномьем городке, занимавшем дальний уголок «лиры». Впечатлению же неохватности и запутанности способствовало обилие витиеватых тропинок и живописных скульптурно-ботанических групп, натуральных лишь наполовину, то бишь на ту самую скамейку, сидя на которой можно было любоваться второй половиной – проекцией какой-нибудь очаровательной тамарисковой рощицы или взгорка с накрененным могучим дубом. Бо́льшая часть деревьев, статуи с фонтанчиками, заросли цветущих многолетников и фигурно остриженные кусты относились все же к миру материального, и для ухода за ними был предусмотрен целый штат миниатюрных садовых ботов. Кто-то остроумно наделил их внешностью гномиков, и ладно бы только внешностью – он, этот кто-то, привил им также гномьи повадки, и с тех пор увидеть садового бота стало большой редкостью и удачей.

Сад обогревался климатическими щитами: в нем всегда было лето, и даже в январе можно было поплавать в бассейне, который старательно притворялся уютным плюшевым озерцом, слезой во мху в обрамлении лютиков и калужниц.

За минувший год Альба успела исходить этот сад вдоль и поперек – только вот ничего не помнила о своих прогулках. Вернее, как сейчас выяснилось, – о прогулках в компании Глеба. Он был с ней рядом все эти месяцы, не считая последних трех. В начале марта ему пришлось покинуть проект. На этом настояла Натэлла Наильевна, когда узнала, чем они с Альбой занимаются «на досуге».

– А Натэллу лучше не злить, сама понимаешь. Она тут на особом положении.

– Но сейчас ты снова здесь, – сказала Альба. – Голев тебя вернул. Чтобы ты помог ему меня уговорить…

Они уже добрались до озера и теперь сидели у воды, на маленьком пляже с бархатисто-мягким, пружинистым покрытием, на ощупь напоминавшим нечто среднее между песком и мхом. Только этот мох не пах сыростью, а песок – не лип к рукам и не забивался в складки одежды. Если бы подул ветер, этот песок не поднялся бы в воздух и не попал бы никому в глаза. Правда, и ветра настоящего здесь не было – так, легкие дуновения, зефирные сквознячки.

– Дело не том, чтобы тебя уговорить, – возразил Глеб. – Дело в том, чтобы воссоздать все с максимальной точностью. Все обстоятельства, которые сопутствовали твоему рисованию. Я – часть этих обстоятельств. И это место тоже…

– Это место, озеро? Я здесь нарисовала все эти рисунки?

– Здесь ты начала рисовать. Мы сели передохнуть во время одной из прогулок, я ненадолго отвлекся, а когда посмотрел на тебя – ты водила рукой, словно что-то рисовала на мольберте. Я тогда просто обалдел. Испугался, что ты проснулась… или вот-вот проснешься. Но ты спала. Я отвел тебя домой, и потом весь день думал: что это было? В следующий раз, когда мы пошли гулять, я захватил с собой альбом и карандаш и уже намеренно подсунул их тебе в руки. Снова здесь, на этом же месте. И ты нарисовала человека в лесу.

– Человека в лесу, – завороженно повторила Альба. Тень припоминания, совершенно, впрочем, невозможного – скорее только его иллюзия, ложная тень, – метнулась перед глазами.

– Да, человека. Охотника, – Глеб открыл на слимбуке файл с рисунками, уже виденными Альбой в беседке, и принялся их листать в поисках нужного. – Вот, взгляни.

В несколько линий обозначенное, предположительно мужское лицо смотрело на нее из-за тонких стеблей с сочленениями как у тростника или бамбука. Эти стебли, вертикально полосующие лист, не давали разглядеть лицо как следует, маскировали его подобно боевой раскраске индейца или, как сказал Глеб, охотника. Хорошо был виден только один глаз – выжидательно сощуренный, напряженный.

Рисунок был безусловно талантливым – лаконичным, как иероглиф, и со скрытой, но туго взведенной пружинкой эмоции, разгадать которую мешали тростниковые стебли. Взгляду хотелось двигаться вдоль них, искать зазор, чтобы вытащить эту эмоцию из картинки.

– И это нарисовала я? – недоверчиво спросила Альба. – Ты уверен?

– Ты сделала это на моих глазах, – подтвердил Глеб, развеяв ее сомнения.

– Ну… круто. Не думала, что я так умею!

– Значит, вы хотите, чтобы я снова погрузилась в гипнотонию и попыталась найти Одиссея, – не столько спросила, сколько подвела черту под их разговором Альба. – По-твоему, это нормально?

Они уже покинули пляж возле озера, добрели до Гномьего городка и теперь возвращались обратно.

– Это ненормально, – пожал плечами Глеб. – Ненормально в том смысле, что вряд ли осуществимо. Но, если верить Голеву, это абсолютно безопасно для тебя.

– А если нет?

– Чего ты боишься?

– Я боюсь, что застряну там, как Одиссей. Ты говоришь, что он заранее это спланировал. Сознательно захотел. И что Голев с доктором Ларри хотят узнать – как? Как ему это удалось. Но вдруг они ошибаются? Вдруг он ничего подобного не хотел, а просто по каким-то причинам не смог проснуться? А я – проснулась, смогла. У меня все получилось, все хорошо, теперь нужно двигаться дальше. А я вместо этого отправляюсь назад. И – скажи мне – где гарантия, что я благополучно проснусь после повторного погружения?

Глеб прицокнул языком, губы его тронула улыбка.

– Что смешного? – нахмурилась Альба.

– Вот ответь мне, Вторая, зачем вам с самого начала присвоили номера? Не знаешь? Значит, ты плохо слушала Голева на вводном тренинге. Он говорил, что гипнотония – состояние настолько же стабильное и контролируемое извне, насколько зыбкое и неустойчивое, пограничное. Да к тому же не до конца изученное, говоря откровенно. Никто не знает, что творится в голове у гипнотоника и на какой внешний раздражитель он может внезапно отреагировать. Поэтому на всякий случай было решено не называть ваших имен в вашем присутствии. Чтобы ненароком не разбудить. Так что, Альба, твои опасения совершенно напрасны, бояться нужно скорее обратного – что на этот раз ничего не произойдет. В смысле, что ты никуда не попадешь, или попадешь, но не туда, куда хочет Голев. Или попадешь куда надо, но рисовать не будешь.

– А если я попаду туда, где мне совсем не понравится? – тихо спросила Альба. – Ты сам только что сказал: никто не знает, что творится в голове у гипнотоника… Сам сказал: состояние – пограничное… С чем – пограничное? С сумасшествием? А если вдруг окажется, что на этот раз – именно с ним? И где тогда гарантия, что я…