Татьяна Калугина - Группа [litres]

– Проходи, проходи. Устраивайся поудобнее. Вон там. Диалог , – последнее было адресовано кушетке и креслу, которые послушно развернулись друг к другу, изменив образуемую конфигурацию с тупого угла на острый.

Альба присела на край кушетки, показавшейся ей теперь великанской. А ведь когда-то она едва на ней умещалась. Безобразные складки жира свешивались с боков, наплывая на подлокотники. Ноги – два огромных растопыренных в стороны валика – могли устроиться на кушетке разве что по отдельности, но никак не вместе. Руки тоже некуда было деть: впивающиеся в плоть перильца подлокотников не могли служить им поддержкой и только причиняли неудобство и боль.

Альба тряхнула головой, отгоняя неприятные воспоминания. Интересно, как долго это будет продолжаться? Как долго при взгляде на всякую вещь или предмет мебели она будет соотносить эту вещь или предмет с двумя Альбами – прежней и нынешней, той и этой? Когда она начнет просто жить?

– Я рад, что ты пришла, – сказал Голев и взял ее руку в свои. – Не знаю еще, что ты скажешь на мое предложение, не уверен, что согласишься, но – ты пришла об этом поговорить. Спасибо!

– И вам спасибо, – пробормотала Альба.

Вот уже второй раз за сегодняшний день мужчина брал ее за руку, и это было… волнительно. Но сейчас, с Голевым, это было не так, как с Глебом. Волнение было другое. Альба и сама не смогла бы объяснить, в чем разница.

– Как тебе, кстати, наш сюрприз – понравился? Я имею в виду встречу с Глебом.

– Да, очень. Очень приятный сюрприз.

– Глеб снова будет твоим оператором. Для этого он здесь.

– Да, он говорил. Все должно быть точно так же, как было, когда я… то есть когда мы…

– Когда начались ваши сеансы тайного рисования, – кивнул Голев. – Да, все верно. Этот ваш отдельный, не связанный с целью проекта эксперимент оказался, тем не менее, его, проекта, важнейшей частью. Может быть, самой важной, ключевой. Теперь мы хотим его повторить. Увидеть, как ты рисуешь. Понаблюдать, что в этот момент происходит между тобой и Глебом. Задать тебе некоторые вопросы в этом состоянии – и, может быть, получить ответы в виде новых рисунков.

– Вопросы про Одиссея? – уточнила Альба. – Мне нужно будет его найти?

– Про Одиссея ты лучше пока не думай. Вообще – забудь. Ты ведь о нем не думала, когда впервые входила в транс? Сейчас нужно сделать ровно то же самое, повторить максимально близко к «оригиналу». С единственной разницей: это новое погружение займет всего лишь полтора суток. Ночь, день, ночь. Послезавтра утром ты проснешься, и на этом все закончится.

Ладони у доктора были не то чтобы прохладными, но и не такими теплыми, как у самой Альбы. И необычно сухими. За те несколько минут, что Альбина кисть, напрягаясь и непроизвольно поерзывая в попытках освободиться, лежала между его ладонями, из них не выступило ни капли пота. Словно это были кожаные перчатки температуры окружающей среды, а не живые человеческие руки.

Доктор Голев рассказал ей о том, как все будет происходить. А происходить все будет в два этапа. Сначала – вот прямо сейчас – они проведут сеанс гипноза, и это будет шаг первый, необходимый для подготовки сознания к режиму управляемого транса. Собственно погружение состоится поздним вечером, в момент отхода ко сну. Как и год назад, Альба ляжет спать – и провалится куда-то гораздо глубже, нежели просто в сон. Это будет шаг второй.

«У Рихарда были такие же руки, – подумалось Альбе. – У Эрика чуть теплее, но тоже…»

Тогда, в детстве, это казалось в порядке вещей, ведь никаких других рук Альба не знала; но запомнилось, как сами папы шутили, называя себя «рептилиями», и как на ее пылающий во время болезни лоб опускалась восхитительно холодная, почти что ледяная рука.

Что за день сегодня… Рисунки, прикосновения – все напоминает о них! О тех, кого она любила больше всего на свете и кому не суждено увидеть ее красивой.

– Я готова, – сказала Альба. – Давайте уже приступим. Что мне делать? Мне нужно лечь?

Доктор Голев улыбнулся ее внезапной решимости.

– Желательно, – сказал он.

Наконец от солнца осталась одна макушка. Минутой позже скрылась и она. Альба вдруг поняла, что поклацывает зубами, хотя замерзшей себя не чувствовала. Да и напуганной, в общем, тоже.

Она скинула халат и осталась в одном боди-комбинезоне, в котором ей предстояло провести ближайшие тридцать шесть часов. Спать в нем, есть в нем, рисовать в нем. Никаких переодевашек – это было ее условие.

– Спокойной ночи, мир, – сказала Альба морским сумеркам за окном, и в комнате сразу стало еще темнее, но ненадолго: по обе стороны от кровати затеплились, разгораясь, два маленьких круглых бра.

Альба улеглась под одеяло. Зубы уже не стучали, но ощущение внутренней мелкой дрожи, накатывающей волнами и пробегающей по всему телу, не оставляло и, кажется, даже усиливалось. Через Альбу словно пропустили разряд электричества, а точнее – впустили в нее заряд, который кружил теперь по телу Альбы, как по замкнутой цепи, сотрясая каждую клеточку и заставляя сердце бешено колотиться.

Неужели ей все-таки страшно?

Чего именно она боится? Боится, что уснет – и окажется в полном распоряжении доктора Голева с его странными теориями и холодными пальцами? Глупо этого бояться, просто глупо! Она была в его власти целый год, и если бы он хотел сделать с ней что-то ужасное – давно бы сделал. Или, может, ее трясет от мысли о том существе, похожем на зачехленного бегемота, расстрелянного в упор из пейнтбольных пушек?

«Тебя нет, – сказала Альба этому существу. – Нет и не будет. Можешь оборачиваться, мне все равно».

Подумав так, Альба крутнулась на правый бок и решительно зажмурилась. Она была готова к тому, что отрубится сразу же, как только закроет глаза. Уверена была, что именно так все и произойдет. Темнота, беспамятство… яркие вспышки-кадры в мозговом зрении… И сразу же вслед за этим – новое утро, лицо Глеба, склонившееся над ней (она очень надеялась, что на этот раз увидит именно это, правильное лицо, а не Натэллу с Ларри); стопка новых рисунков на столе. «Я помогла вам?» – «Да! Ты даже не представляешь, как сильно ты помогла!»

Закрыв глаза, Альба, собственно, уже приготовилась их открыть – сгруппировалась для перескока во времени, внутренне подобралась. Но перескока не случилось. Вместо него началось муторно-долгое, расцвеченное бредом засыпание, почти бессонница, как это часто бывает после перегруженного событиями дня. Альба вертелась с боку на бок, ложилась на спину, переворачивалась на живот, зарывалась головой в подушку – все было без толку, сон не шел. Под сомкнутыми веками мельтешили обрывки сегодняшних впечатлений: яркие рисунки, стремительно тускнеющие в черно-белые карандашные; протянутая к ней рука Глеба; петляющие плиточные тропинки в полувиртуальном саду; существо, готовое обернуться; прохладные руки Голева, его книги, зеленая ветка в приоткрытом окне; весь его старомодно обставленный кабинет, как бы перенесенный сюда из другого века… его размеренный монотонный голос, произносящий слова, которых она не помнила…