Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

– Однако это правда, – перебил меня он. – Я должен постоянно напоминать себе, как мерзко быть убийцей.

– Вот как? – сказал я. – Но кое-кто здесь считает, что у тебя есть свои резоны для полета в этом самолете, Папаша. Какую награду ты получаешь за каждого живого мертвоземельца, доставленного в Атла-Хай? А сколько будут стоить двое? И что тебе дадут за возвращение потерянного самолета? Мне кажется, за это можно получить гражданство.

– Да, и даже свою личную церковь, – добавила Элис со злобным весельем.

Я мягко сжал ее культю, как бы говоря, что справлюсь сам.

– Я думаю, ты сможешь поверить в это, если захочешь, – с тихим вздохом произнес Папаша. – Потребуется много совпадений и случайностей, чтобы сделать эту теорию убедительной для тебя, но если ты действительно захочешь, то сможешь. У меня нет другого способа доказать тебе, что я говорю правду, Рэй, кроме как повторить, что я говорю правду.

– Вот именно, – подтвердил я и тут же швырнул в него следующий вопрос: – И еще, Папаша: а что, если ты с самого начала был в этом самолете? Тогда не остается места для случайностей. Что, если ты выскочил из кабины, пока мы были заняты Пилотом, и только сделал вид, будто пришел со стороны завода? Что, если кнопки заблокированы потому, что ты был пленником Пилота?

Папаша задумчиво наморщил лоб.

– Могло быть и так, – ответил он наконец. – Могло… если исходить из того, что́ ты видел. Это блестящая идея, Рэй. Я буквально вижу, как прятался в этой кабине, пока вы с Элис…

– Ты где-то прятался, – сказал я, ввинтив нож и отпустив руку Элис. – И повторяю еще раз, Папаша: нас двое против тебя одного. Будет лучше, если ты все расскажешь.

– Да, – прибавила Элис, оставив без внимания мой намек. – Может быть, ты перестал драться, Папаша, но я-то нет. Ни драться, ни убивать, ни все остальное в этом роде. На выбор.

Моя девочка превратилась в настоящую пантеру.

– А кто сказал, что я перестал драться? – снова вскинулся Папаша. – Вы делаете слишком много предположений, а это опасная привычка. Прежде чем начнутся неприятности и вопли о том, что я обманщик, давайте уточним один момент. Если на меня кто-нибудь нападет, я постараюсь его обезвредить, постараюсь помешать ему любым способом, кроме убийства, а это означает, что я могу перерезать ему сухожилия, ударить по затылку и много всего прочего. На выбор, Элис. И если кто-то умрет, пока я честно стараюсь обезвредить его любым способом, кроме убийства, я не стану сильно горевать. Моя совесть будет относительно чиста. Это понятно?

Пришлось признать, что он прав. Папаша мог соврать в чем угодно, но только не сейчас – я в это просто не верил. И мне уже было известно, что он достаточно быстр и силен для своего возраста. Если мы с Элис набросимся на него, кровь польется в три ручья. Глупо ожидать, что этого не случится при нападении на человека, у которого под рукой десяток ножей, даже если он один против двоих. Мы бы его завалили, но дорогой ценой.

– А теперь, – уже тише произнес Папаша, – я хочу немного поговорить с вами, если вы не против. Послушайте, Рэй… Элис… вы оба – закоренелые убийцы, и я понимаю, что ничего другого вы мне не скажете, но вам обоим известно, что в конечном счете убийство ничего не дает. Оно утоляет жажду крови, возможно, приносит какую-то добычу и позволяет совершить следующее убийство. Но это все, абсолютно все. Однако вам приходится убивать – так уж вы устроены. Вами движет желание, непреодолимое желание, которому нечего противопоставить. Вы ощущаете великую скорбь и великий гнев, пыль разъедает ваши кости, вы терпеть не можете горожан – портерцев, мантенцев и прочих, – потому что они выглядят беспричинно бодрыми, а это просто невыносимо. И поэтому вы продолжаете убивать. Но если бы нашелся подходящий способ завязать, вы бы приняли его. По крайней мере, я верю, что приняли бы. Когда вы еще думали, что самолет может отвезти вас в Рио или в Европу, то сами это чувствовали, разве не так? Вы же не собирались появиться там как убийцы, правильно? Вы готовы были бросить свое занятие.

На пару секунд в кабине установилась полная тишина. Затем ее разрезал тонкий смех Элис:

– Мы же мечтали тогда. Просто потеряли голову. Но теперь у нас серьезный разговор, как ты сам сказал. И что мы будем делать, когда бросим свою работу – как ты ее назвал, – пойдем в Уолла-Уолла или Уачиту и сдадимся? На этот раз я могу лишиться в Уачите не только руки – это были цветочки.

– Или в Атла-Хай, – многозначительно добавил я. – Думаешь, мы представимся убийцами, когда доберемся туда, а, Папаша?

Старый чудак улыбнулся и прищурился:

– От этого будет не много пользы, правда ведь? В большинстве городов тебя бы просто вздернули, ну, может, сначала немного пощекотали бы воспаленные нервы, а в Мантено посадили бы в клетку, кормили помоями и молились за твою душу, но помогло бы все это тебе или кому-нибудь еще? Тот, кто перестает убивать, должен многое исправить: сначала привести в порядок собственные мысли и чувства, потом постараться загладить вину за совершенные убийства – помочь родственникам убитого и тому подобное – и, наконец, донести эту новость до тех убийц, которые еще не получили ее. У него нет времени, чтобы болтаться на виселице. Уверяю тебя, дела выстроятся перед ним в длинную очередь, такие дела, с которыми можно управиться только в Мертвых землях, и горожане ничем не помогут тебе, потому что не понимают нас, убийц, не знают, что нами движет. Мы должны сделать это сами.

– Послушай, Папаша… – перебил его я, немного заинтересовавшись этим спором (больше все равно нечем было интересоваться, пока мы не доберемся до Атла-Хай или пока Папаша не утратит осторожности). – Ты прав насчет горожан: я называю их цивилизованными козлами и они действительно тупоголовые придурки. Но все равно, если кто-нибудь завяжет с убийством, он должен завязать и с жизнью волка-одиночки. Должен вступить в какую-то общину, принять их культуру, какой бы отвратительной или безумной она ни была.

– А разве у мертвоземельцев нет культуры? – спросил Папаша. – Со своими правилами, обычаями и всем прочим. По сути, это маленькая крепкая культура. Безумная, как все признают, но в этом есть своя красота.

– Конечно есть, – согласился я. – Но эта культура основана на убийстве, служит только ему. Убийство – это наш образ жизни. Так что твои доводы ведут в тупик.

– Небольшая поправка, вернее, другое толкование, – сказал он уже не хриплым старческим голосом, а другим, сильным, словно говорил не один Папаша. – Любая культура – не только образ жизни, но и путь развития, ибо первый закон жизни – это развитие. Наша мертвоземельская культура означает развитие через убийство и последующий отказ от убийства. Я так считаю. Самый тяжелый путь развития, на который человеку когда-либо приходилось ступать, но все равно путь развития. Даже самые сильные и изысканные культуры не смогли решить проблему войны и убийства – и мы это знаем, ведь правда, потому что испытали на себе последствия их величайшей ошибки. И может быть, именно мы, мертвоземельцы, каждый день имеющие дело с убийством, не способные притворяться, будто убийство не является частью нашей жизни, не способные выбросить его из своих мыслей, как это делают горожане… может быть, именно мы и справимся с этой работенкой.