Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

В голосе Сида зазвучал металл:

– Ладно, ребятишки, повеселились, и будет. Вложите клинки в ножны.

Неприятно рассмеявшись, Эрих повиновался. Лишних движений он не делал, невесомость не была ему в новинку. Повиснув вниз головой, блондин смерил противника свирепым взглядом и ухитрился-таки сунуть саблю в ножны, приняв вдобавок при этом нормальное положение. Сид увеличил гравитацию – постепенно, чтобы парочка не плюхнулась на пол.

Эрих весело улыбнулся и шагнул к нам, хлопнув попутно блондина по плечу.

– Вот тебе и первый боевой шрам, – хмыкнул он.

Блондин промолчал. Помахав пальцем перед носом Эриха, Сид обозвал моего коменданта мерзавцем и устремился к новичку. Я прижалась к Эриху; он целовал меня и обнимал так, что даже ребра трещали, приговаривая: «Liebchen! Meine Liebchen!» [74] Милая! Милая моя! (нем.) Я и вправду любила его, да и подходим мы друг другу по всем статьям.

Только мы прервались, чтобы перевести дыхание, – голубые глаза Эриха словно притягивали меня, – как позади послышался глухой стук. Док свалился с табурета, цилиндр съехал ему на лоб. И тут Мод взвизгнула: римлянин, про которого все забыли, вышагивал по краю Пучины. Его черная форма будто растворялась в сером тумане.

Бо и Мод кинулись к нему. Наш пианист, как видно, успел прийти в себя. Сид наблюдал за происходящим, стоя у Компенсаторов.

– Что с ним такое? – спросила я у Эриха.

– Обычная история: шок от Перехода. – Он пожал плечами. – Ко всему прочему его едва не подстрелили из станнера и конь чуть не сбросил. Видела бы ты Петербург, Liebchen! Невский проспект, каналы, всадники в голубых с золотом мундирах, женщины в мехах и шляпках со страусовыми перьями, монах с камерой на треноге… Знаешь, я дрожал от страха, когда мы пролетали мимо этих зомби. Ведь любой из них, да тот же фотограф, мог оказаться Змеей!

В Войне Перемен мы сражались с Пауками против Змей. Они, как и мы, были Демонами и Двойниками. Линии наших жизней давно оборвались. Двойники мы потому, что, обитая в своем измерении, способны проникать в ваше, а Демоны – потому, что ведем себя как живые. Призракам это не под силу. Комедианты и Солдаты, на чьей бы стороне они ни воевали, – Демоны-Двойники. Зомби мы зовем мертвецов, чьи линии жизни связаны с так называемым прошлым.

– А что вы делали в Петербурге? – справилась я. – Или это тайна?

– Да какое там! Мы отправились в тысяча восемьсот восемьдесят третий год, чтобы вызволить из плена Змей маленького Эйнштейна, которого они похитили у нас. Да, Liebchen, они украли его несколько снов назад, поставив под угрозу победу Запада над Россией.

– Которая развяжет руки твоему ненаглядному Гитлеру на целых пятьдесят лет. Ты помнишь, что ваши бравые парни залюбили меня до смерти при взятии Чикаго?

– Зато, если Пауки одолеют Змей, коммунизму уж точно крышка. В общем, у нас ничего не вышло. Змеи понаставили всюду охранников, чего мы никак не ожидали. Еле вырвались. Неудивительно, что Брюс потерял голову. Впрочем, это его не извиняет.

– Его зовут Брюсом? – Я взглянула на блондина, стоявшего в одиночестве посреди комнаты.

– Да. Он был лейтенантом английской армии в Первую мировую.

– У него в самом деле женский характер?

– A, Weibischer [75] Неженка (нем.). , – ухмыльнулся Эрих. – Надо же мне было как-то оскорбить его. Он неплохой парень и, если его помуштровать слегка, будет отличным Солдатом.

– Вы, мужчины, горазды на оскорбления. – Я понизила голос до шепота. – Но зачем ты обозвал его Змеей, мой милый Эрих?

Комендант скривил губы:

– А вдруг? Санкт-Петербург доказал, что лазутчики Змей становятся все хитрее. Вот ты, Liebchen… – его глаза превратились в голубые льдинки, – верна ли ты Паукам?

– Эрих!

– Не сердись, я и впрямь перегнул палку – и с Брюсом тоже. Все мы ходим в эти дни как чумовые, а край пропасти совсем рядом.

Мод и Бо вели римлянина к кушетке. Тот не сопротивлялся. Мод сгибалась под его тяжестью. Сид по-прежнему наблюдал, а Брюс по-прежнему стоял столбом. Им бы должна была заняться наша Новенькая, но ее нигде не было видно. Я решила, что у нее был нервный припадок и что сейчас она отлеживается в Гостиной.

– Римлянин-то, похоже, плох, – сказала я.

– Марк крепкий орешек, – отозвался Эрих. – Исполнен доблести, как говаривали его современники. Наша девушка со звезд вернет его к жизни, если…

– …если это жизнь, – закончила я.

Он был прав. Мод, с ее познаниями в психомедицине двадцать третьего века, успешно подменяла Дока, когда тот «отключался».

– Мод и Марк. Интересный эксперимент, – продолжил Эрих. – Напоминает мне об опытах Геринга с замороженными мужчинами и голенькими цыганочками.

– Нацистская ты свинья! По-моему, она применит электрофорез и подсознательное внушение.

– Между прочим, Liebchen, она собирается задернуть шторки.

– Ты грязная нацистская свинья!

– Так точно! – Эрих прищелкнул каблуками и выпятил подбородок. – Эрих Фридрих фон Хогенвельд, обер-лейтенант армии Третьего рейха, к вашим услугам! Погиб под Нарвой, где и был завербован Пауками. Благодаря Великой Перемене линия жизни после первой смерти удлинилась. В настоящий момент – военный комендант Торонто, где откармливаю на фермах детишек, которых потом, если верить листовкам подпольщиков, поедаю на завтрак.

– Не заводись, Эрих.

Я тронула его за рукав. Он был одним из тех несчастных, чье Воскрешение случилось раньше смерти. Великая Перемена сдвинула дату смерти Эриха, и та оказалась позади даты Воскрешения. Всякий Демон скажет вам, что помнить собственное будущее – сущая пытка и что чем короче срок между Воскрешением и смертью, тем лучше. Я сумела умереть и воскреснуть на кишащей людьми Норт-Кларк-стрит за каких-то десять минут.

Эрих накрыл мою руку своей ладонью:

– Военное счастье непостоянно, Liebchen. Я – Солдат, которого иногда посылают в будущее. Честно говоря, мне непонятно, откуда взялась эта навязчивая идея по поводу наших будущих воплощений. Я знаю, что стану тощим, как селедка, полковником, которому будет в высшей степени наплевать на подпольщиков. Признаться, меня выручает то, что я вижу его как бы в перспективе. По крайней мере, я частенько возвращаюсь в то измерение. А вы, Комедианты, в худшем положении.

Я не сказала вслух, что на его месте остереглась бы походов в Переменчивый Мир, так как поняла вдруг, что молюсь о даровании покоя моему отцу. Пусть Ветры Перемен не поломают линию жизни Энтона Э. Форзейна, профессора психологии, родившегося в Норвегии и похороненного в Чикаго. Пусть лежит он в своем гробу на старом кладбище Вудлоун.

– Конечно, Эрих, конечно, – согласилась я. – Хотя мы, Комедианты, живем не так уж убого.

Он с подозрением уставился на меня, словно проверяя, не оторвалась ли на платье пуговица.