Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

– Ах ты, маленькая… – начал Хэнк едва ли не с ликующей яростью, обзывая жену постыдными словами. Он бросался короткими фразами, а в промежутках крепко сжимал губы, не прикрытые маской, и втягивал воздух через респиратор. Его голос крепчал. – И даже не с одним из наших, а с отщепенцем! С отщепенцем!!!

– Не знаю, мужик, чего ты себе навыдумал, но ты здорово ошибаешься, – ухватившись за возможность, торопливо-увещевательно вставил Патрик. – Просто проходил сегодня мимо, голодный, одинокий бродяжка, взял и постучал в окно. Твоя женушка малость сглупила и позволила своему доброму сердцу взять верх над благоразумием…

– Эффи, не надейся, что обвела меня вокруг пальца, – со скрипучим смехом продолжил Хэнк, не обращая ни малейшего внимания на мужчину. – Будь уверена, я сообразил, с чего это ты вдруг понесла спустя целых четыре года.

В этот момент к Хэнку подошел кот и принялся обнюхивать его ноги. Патрик нервно наблюдал за ним, почти незаметно перенося вес тела вперед, но Хэнк просто отпихнул животное в сторону, не сводя глаз с жены и чужака.

– Взять хотя бы то, что ты носила часы в кармане, а не на руке! – упрямо истерил Хэнк. – Здорово придумано, Эффи. Очень здорово. И еще сказала мне, будто это мой ребенок, а сама месяцами путалась с ним!

– Мужик, да ты спятил; я ее и пальцем не тронул! – горячо отпирался Патрик, не теряя при этом головы: он рискнул сделать шаг назад, но замер – пистолет тут же качнулся в его сторону.

– Делала вид, что родишь мне здорового ребенка, – бушевал Хэнк, – а сама все время знала, что он будет – хоть внешне, хоть на уровне зародышевой плазмы – чем-то похожим на вот это!

Он ткнул пистолетом в страшненького кота, который запрыгнул на стол и доедал за Патриком, не спуская с Хэнка настороженных зеленых глаз.

– Пристрелить его, и все! – проорал Хэнк между всхлипывающими, судорожными вдохами, втягивая воздух через маску. – Прикончить этого грязного отщепенца прямо сейчас, чтоб больше не разносил заразу!

Все это время Эффи продолжала сочувственно улыбаться, но после этих слов неторопливо поднялась и встала рядом с Патриком. Проигнорировав его предостерегающий, опасливый взгляд, она приобняла гостя и посмотрела мужу в лицо.

– Тогда ты убьешь того, кто принес вести, лучше которых мы с тобой еще не слышали, – проговорила она; голос ее разливался теплой патокой по затхлой, заряженной ненавистью комнате. – Ну же, Хэнк, забудь о своей глупой, надуманной ревности и послушай меня. У Патрика есть чудесные новости.

Хэнк уставился на жену. На сей раз обошлось без криков. Судя по всему, он только что заметил, как она похорошела, и осознание этого выбило его из колеи.

– Что ты имеешь в виду? – наконец спросил он, сбивчиво, едва ли не с опаской.

– Я имею в виду, что нам больше не нужно бояться пыли, – сказала она с улыбкой, на сей раз лучезарной. – Пыль не навредила людям так, как предрекали врачи. Помнишь, Хэнк, что стало со мной? Облучение, которому я подверглась и от которого оправилась, хотя врачи поначалу говорили, что этого не будет, – а я даже волосы сохранила? Хэнк, те, кому хватило смелости остаться снаружи, и те, кого не убили ни ужас, ни внушение, ни паника, – они приспособились к пыли. Изменились, но к лучшему. Все…

– Эффи, да он же наплел тебе с три короба! – перебил жену оторопевший от ее красоты Хэнк все тем же взволнованным, прерывистым голосом.

– Все, что росло или двигалось, очистилось, – продолжила она звонко. – Вы, мужчины, ничего не видели, выходя наружу, потому что не искали. Вы стали слепы к красоте, к самой жизни. А сейчас вся сила так или иначе ушла из пыли, угасла, выгорела. Ведь так, да?

Она улыбнулась Патрику, ища подтверждения. Его лицо странным образом ничего не выражало, будто мужчина производил в уме какие-то непонятные расчеты. Тот вроде бы коротко кивнул; так или иначе, Эффи решила, что кивнул, и снова повернулась к мужу.

– Вот видишь, Хэнк? Нам всем теперь можно наружу. Больше нечего бояться пыли. Патрик – живое доказательство этому! – ликующе продолжила она, выпрямляясь и крепче обнимая гостя. – Взгляни на него. Ни шрама, ни отметины, а ведь он годами жил среди пыли. Как он мог остаться таким, если пыль вредила храбрым? Ну же, Хэнк, поверь мне! Поверь своим собственным глазам. А хочешь – проверь. Проверь Патрика, прямо здесь.

– Эффи, у тебя каша в голове. Ты не знаешь… – осекся Хэнк, растерявший всякую уверенность.

– Просто проверь его, – повторила Эффи с непоколебимой убежденностью, проигнорировав – нет, даже не заметив – предупреждающий тычок Патрика.

– Ладно, – пробурчал Хэнк и тускло глянул на незнакомца. – Посчитать сможешь?

Лицо Патрика стало совершенно непроницаемым. Вдруг он заговорил, и голос его напоминал фехтовальную рапиру – легкую, блестящую, резвую, неутомимо-игривую и всегда на сто процентов готовую к бою:

– Смогу ли я посчитать? Мужик, ты меня совсем за дурачка держишь? Разумеется, смогу!

– Тогда посчитай сам себя, – сказал Хэнк, едва заметно кивая на стол.

– Посчитать себя, говоришь? – ответил гость с веселым смешком. – Я что, в детском саду? Но если хочешь, я готов. – И зачастил: – У меня две руки и две ноги, получается четыре. А еще десять пальцев на руках и десять на ногах – на слово поверишь? – получается двадцать четыре. Имеется голова: двадцать пять. Еще два глаза, нос, рот…

– Я имею в виду, при помощи этого, – мрачно проговорил Хэнк, приблизился к столу, поднял счетчик Гейгера, включил его и протянул через стол мужчине.

Прибор, хоть и был на расстоянии вытянутой руки от Патрика, бешено защелкал. Щелчки учащались до тех пор, пока не стали походить на стрекотание очереди, выпущенной из миниатюрного пулемета. Внезапно темп замедлился, но только потому, что счетчик перешел на другую схему, в которой один новый щелчок соответствовал пятьсот двенадцати старым.

С этими ужасными стрекочущими залпиками в комнату хлынул страх, заполняя ее и разлетаясь вдребезги, словно цветное стекло ярких словесных преград, которыми Эффи отгородилась от него. Ведь ни одна мечта не сможет выстоять против счетчика Гейгера, ставшего в двадцатом веке рупором истины в последней инстанции. Казалось, будто пыль и все ее ужасы воплотились в одной сеющей страх фигуре, чьи слова прозвучали сильнее слышимой речи: «То были иллюзии, попытки побороть страх. А это – действительность, безотрадная и беспощадная действительность Норных лет».

Хэнк отпрянул к стене и, стуча зубами, пробормотал:

– Столько рентген… хватит… убить тысячу человек… урод… урод…

В своем волнении он на миг забыл, что дышать нужно через респиратор.

Даже Эффи, захваченная врасплох, – все вбитые в нее страхи звенели, точно фортепианные струны, – съежилась, отстраняясь от казавшейся теперь скелетом фигуры. Женщину удерживало на месте только отчаяние.