Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Их неприязнь к бесплодной женщине была логичной: не только потому, что на нее впустую расходовалась зародышевая плазма мужа, но и потому, что ее бесплодие могло быть признаком сильного – выше среднего – облучения. В этом случае, даже если бы она родила, повышалась вероятность того, что ее дети будут иметь испорченную наследственность и испортят весь их народ, став родоначальниками слишком многих чудовищ и уродцев.

Расклад был ясен. Она почти уже не помнила, когда было иначе. Годы назад? Столетия? Там, где время течет бесконечно, мало что меняется.

Покончив с наставлениями, муж улыбнулся и чуть ли не повеселел.

– Но теперь, раз ты в положении, все это опять ушло на задний план. Знаешь, Эффи, я ведь зашел поделиться с тобой чудесной новостью! Меня принимают в Младший комитет, объявление будет сделано на сегодняшнем банкете. – Он оборвал ее сбивчивые поздравления. – Так что встряхнись и надень свое лучшее платье. Я хочу, чтобы все остальные Младшие увидели, какая у нового члена Комитета красивая жена. – Помолчав немного, он добавил: – Ну же, пошевеливайся!

Она еле выдавила из себя, так и не подняв на него глаз:

– Хэнк, мне ужасно жаль, но тебе придется пойти одному. Я неважно себя чувствую.

Тот выпрямился с возмущенным видом:

– Опять ты за свое! Сначала непростительное ребячество со ставнями, а теперь еще и это! Ты совершенно не думаешь о моей репутации. Не дури, Эффи! Ты идешь!

– Мне ужасно жаль, – повторила она, не открывая глаз, – но я действительно не могу. Мне там станет дурно. Я тебе все испорчу.

– Конечно, как же иначе! – огрызнулся он. – Я и без того трачу силы, ношусь туда-сюда и придумываю тебе оправдания – объясняю твои странности, твои бесконечные недомогания, твою бестолковость и заносчивость и еще привычку говорить невпопад. Но сегодняшний вечер, Эффи, по-настоящему важен. Отсутствие жены нового члена Комитета вызовет массу кривотолков. Ты же знаешь, даже намека на недомогание хватит, чтобы поползли старые слухи о лучевой болезни. Эффи, ты просто обязана пойти!

Она беспомощно затрясла головой.

– Ради всего святого, хватит уже! – вскричал он, надвигаясь на нее. – Это глупый каприз, и все. Начнешь собираться – разойдешься. Все с тобой нормально.

Он положил руку на плечо жены, чтобы развернуть ее, но на ее неожиданно посеревшем лице тут же мелькнуло такое отчаяние, что он невольно встревожился.

– Плохо, да? – спросил он почти с беспокойством.

Женщина кивнула с несчастным видом.

– Хм… – Он отступил на шаг назад и принялся нерешительно расхаживать по комнате. – Конечно, раз уж такие дела… – Он осекся, и его лицо исказила грустная усмешка. – Стало быть, ты не так уж сильно переживаешь за успехи своего супружника, если, несмотря на плохое самочувствие, не желаешь поднапрячься один-единственный раз?

Она еще раз беспомощно мотнула головой:

– Я просто не могу никуда пойти сегодня, никак не могу, – и глянула украдкой на свинцовые ставни.

Он собрался было что-то сказать, но проследил за ее взглядом и вскинул брови. Несколько секунд он недоверчиво глядел на жену, словно ему в голову пришло совершенно новое и почти немыслимое предположение. Постепенно недоверчивое выражение лица сменилось другим, более жестким и расчетливым. Но когда он заговорил снова, голос его прозвучал поразительно бодро и ласково:

– Ладно, ничего не поделаешь. Конечно, не стоит идти, если тебе не в радость. Так что запрыгивай в кровать. Отдохни как следует. А я сбегаю в мужское общежитие, освежусь. Нет, правда, не хочу, чтобы ты напрягалась, даже самую малость. К слову сказать, Джим Барнс тоже не сможет пойти на банкет – говорит, опять грипп подхватил, надо же!

Упомянув имя другого мужчины, он пристально посмотрел на жену, но та, похоже, никак на него не отреагировала. Да и вообще казалось, что она пропускает его болтовню мимо ушей.

– Боюсь, Эффи, я был с тобой немного резок, – виновато продолжил он. – Прости меня. Я так обрадовался новому назначению. Наверное, потому и расстроился. Стало обидно, когда я понял, что ты не разделяешь моего восторга. Эгоистично с моей стороны. А теперь марш в кровать и поправляйся! За меня не переживай. Я знаю, ты обязательно бы пошла со мной, если бы могла. И еще знаю, что ты будешь обо мне думать. Ладно, мне пора.

Он шагнул было к ней, словно хотел обнять, но потом, видимо, передумал. Снова повернулся к двери и с нажимом сказал:

– Оставляю тебя в полном одиночестве на четыре часа.

Дождавшись кивка, он выскочил в коридор.

Пока шаги мужа не стихли, женщина стояла неподвижно. Затем выпрямилась, прошла к столу, на который он положил часы, подняла их и с силой швырнула об пол. Стекло разбилось вдребезги, корпус разлетелся на кусочки, и что-то дзынькнуло.

Тяжело дыша, женщина стояла у стола. Ее дряблое лицо постепенно разгладилось, на нем появилось предвестие улыбки. Она бросила на ставни еще один взгляд, исподтишка. Улыбка стала отчетливей. Дотронувшись до своей прически, она смочила пальцы, пробежалась по линии роста волос и за ушами, вытерла руки о фартук и сняла его. Потом одернула на себе платье, несколько картинно вскинула голову и бойко шагнула к окну.

Тут на ее лицо вернулось тоскливое выражение, а шаги замедлились.

«Нет, не могло такого случиться, повторения не будет», – сказала она себе. Всего лишь иллюзия, дурацкая мечта о романтике, порожденная ее изголодавшимся по прекрасному разумом и на мгновение сделавшаяся подобием реальности. Снаружи не могло остаться ничего живого. Вот уже два года как не могло.

А если все-таки предположить обратное, существовать там могло только нечто совершенно жуткое. Она помнила, как выглядели некоторые отщепенцы, безмозглые создания, по чьим безволосым телам шли червеобразные радиационные рубцы, те, что пришли молить о помощи в последние месяцы Ужаса – и были встречены пулями. Как они, верно, ненавидели людей в убежищах!

Пока голова женщины была занята этими мыслями, пальцы поглаживали засовы, осторожно отодвигали их: она аккуратно, опасливо открывала ставни.

«Да ладно, нет там, снаружи, ничего и быть не может», – насмешливо уверяла она себя, вглядываясь в зеленую ночь. Ее страхи и те были беспочвенными.

Но вот с той стороны к окну подплыло лицо. Женщина в ужасе отпрянула, но быстро взяла себя в руки.

Ведь лицо было совсем не страшным, просто очень худым, с полными губами, большими глазами и тонким горделивым носом, похожим на выдающийся птичий клюв. И никаких радиационных рубцов или шрамов, уродующих кожу, оливковую в мягком лунном свете. По правде говоря, оно выглядело точно таким, каким женщина увидела его впервые.

Лицо долго всматривалось в самые глубины ее сознания. Потом полные губы растянулись в улыбке, и материализовавшаяся из зеленого мрака полурасслабленная рука с тонкими пальцами дважды стукнула по оконному стеклу, покрытому слоем грязи.