Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Это было на удивление, до истерики, невыносимо. Вчера – пауки. Сегодня – жуки. А завтра кто – черви? Второй солдат действительно верил, что это важное и достойное занятие, и все еще мог притворяться, будто у резни есть какой-то смысл, какая-то цель.

«Давай включай бета-колебания», – нетерпеливо сказал второй солдат, подталкивая его локтем.

Все стало совершенно ясно. И он больше никогда не утратит эту ясность. Одним поступком он отделит себя от галактической стаи, прорвется к лицам в небесах и останется с ними навсегда.

«Давай», – торопил второй солдат, дергая его за рукав.

Он расчехлил свое оружие и нажал на кнопку. На затылке светловолосого солдата беззвучно появилась… даже не дыра, а тусклое, темное пятно. Он спрятал труп, спустился по противоположному склону хребта и присоединился к другому отряду. К вечеру они снова отступили, тяжело раненное чудовище инстинктивно сопротивлялось смерти.

Теперь он стал офицером.

«Не нравится он мне, – говорил о нем один солдат. – Конечно, все они стараются нас напугать, сознавая это или нет. Но с ним дело другое. Я понимаю, что он не говорит с нами жестко, не угрожает, не напускает на себя суровый вид. Я понимаю, что он бывает вежливым, когда находит время, чтобы заметить нас. Порой даже сочувствует нам. Но есть в нем то, чего я никак не могу распознать. То, от чего холодеет кровь. Как будто он вообще не живой… или мы не живые. Даже когда он особенно заботлив, я понимаю, что ему на меня наплевать. Это все его глаза. Я мог бы прочитать выражение глаз фомальгаутского слепого червя. Но в его глазах не вижу ничего».

Тянущийся к небу город казался чужим, хотя когда-то был для него домом. Так даже лучше, думал он. Кожа еще не привыкла к гражданской одежде.

Он быстро скользил по движущейся дорожке, бесцельно поворачивая, когда та переходила в пешеходные восьмерки. Вглядывался в лица прохожих с открытым любопытством, словно был в зоопарке. Ему просто хотелось получить удовольствие от недолго длящегося ощущения неузнанности. Но он знал, что будет делать дальше. Здесь были его друзья и были животные. И о судьбе друзей следовало позаботиться.

Возле следующей восьмерки собралась небольшая толпа: оратор. Этой дряни развелось немало со времени перемирия. Он с любопытством прислушался и сразу опознал слабость в словах. Они были испачканы идеалами, заражены невыгодной, плохо просеянной ненавистью. В призывах к действию угадывалась скрытая горечь, доказывавшая, что бездействие предпочтительнее. Это были цивилизованные слова и, следовательно, бесполезные для того, кто хотел стать дрессировщиком космического масштаба. Какой зоопарк у него когда-нибудь появится – и каждое животное в этом зоопарке будет считать себя разумным!

В его голове завертелись иные слова и фразы: «Мыслители! Послушайте меня… лишены того, чего вы заслуживаете, введены в заблуждение заблуждающимися людьми… галактические отговорки… лицемерное перемирие… существа, которые воспользовались войной для объединения своих сил… Космическая декларация рабства… жизнь ради лишений, свобода ради подчинения… что до стремления к счастью, то счастье в миллионах световых лет от нас… наши всеобщие права. У нас есть тридцать бронированных планетоидов, бесцельно болтающихся на орбите, триста звездолетов, три тысячи боевых кораблей и три миллиона ветеранов войны, изнывающих от рабского труда, и это в одной только нашей системе! Свободная Марсия! Земля для всех! Реванш».

Эти невысказанные слова, понимал он, предвещают приход к власти. Так делал Александр. Так делал Гитлер. Так делал Смит. Так делал Грив-лат. Так делал Нейрон. Так делал Великий Кентавр. Все они были убийцами, но только убийцы и побеждают. Он видел сияние своего будущего, протянувшееся на световые годы, в бесконечность. Деталей разглядеть не удалось, но оно было окрашено в имперские цвета. Никогда больше он не допустит колебаний. Каждый момент что-нибудь да решает. Каждый поступок в его будущем неизбежен, как падение песчинок в древних песочных часах.

Он ощутил глубокое волнение. Происходившее вокруг него разрасталось, он словно оказался в центре огромной, зловещей, завороженной толпы, заполнившей всю Галактику. Рядом были лица друзей, нетерпеливые и решительные. А в бесконечной дали он увидел – будто звезды изменили во тьме свой узор и сложились в новое созвездие – собственное лицо: бледное, с запавшими, как у черепа, глазницами и неутолимым голодом во взгляде.

– Эффи! Что ты, черт тебя дери, вытворяешь?

От голоса мужа, грубо разрушившего ее состояние – восторг, граничащий с ужасом, – сердце в груди женщины подпрыгнуло испуганной кошкой, хотя благодаря сверхъестественной выдержке, свойственной женскому полу, тело даже не дрогнуло.

«Боже милостивый, – подумала женщина, – он не должен ее увидеть. Она так красива, а он всегда убивает красоту».

– Просто смотрю на луну, – безучастно отозвалась женщина. – Она зеленая.

«Он не должен ее увидеть, не должен». А теперь, если повезет, и не увидит. Лицо, казалось, тоже услышало и почувствовало угрозу в голосе – и теперь отдалялось от светящегося окна, погружаясь в темноту снаружи, вот только делало это медленно, с неохотой, все еще не утрачивая сходства с ликом фавна, умоляющим, льстивым, искушающим и неимоверно прекрасным.

– Сейчас же закрой ставни, маленькая дурочка, и отойди от окна!

– Зеленая, как пивная бутылка, – продолжила она мечтательно, – зеленая, как изумруды, зеленая, как листья, через которые пробивается солнечный свет, зеленая, как трава, что манит прилечь.

Не в силах удержаться, она произнесла эти последние слова – подарок лицу, пусть оно и не могло ее слышать.

– Эффи!

Зная, что означает этот тон, она устало захлопнула массивные внутренние ставни из свинца и задвинула тяжелые засовы. Усилие, как и всегда, отозвалось болью в пальцах, но он не должен был знать об этом.

– Ты же знаешь, что эти ставни ни в коем случае нельзя трогать! Еще лет пять уж точно!

– Мне всего лишь хотелось посмотреть на луну, – сказала женщина, оборачиваясь, и тотчас все исчезло – и лицо, и ночь, и Луна, и волшебство: она вернулась обратно в обшарпанную, затхлую маленькую конурку, оказавшись лицом к лицу со скучным сердитым человечком. Тогда-то нескончаемый глухой стук вентиляторов системы кондиционирования и потрескивание электрофильтров, улавливавших пыль, снова дошли до ее сознания, словно вгрызающееся жало бормашины.

– «Всего лишь хотелось посмотреть на луну!» – писклявым голосом передразнил он. – Всего лишь хотелось сдохнуть, как маленькая дурочка, чтобы мне пришлось еще больше краснеть за тебя! – А потом грубоватым и профессионально-отстраненным тоном закончил: – Держи, сама себя посчитаешь.