Иван Миронов - Высшая каста [litres]

– Здесь всегда так тихо? – не придумав ничего лучшего, спросил Мозгалевский конвоиров.

Служивые не отвечали, будто бы Владимир и не спрашивал, не сбили шаг, не повернулись в его сторону, не ухмыльнулись, не вздохнули, не вздрогнули, что заставило Мозгалевского усомниться, говорил ли он или это его очередная галлюцинация.

Доставили к дежурному врачу. Седовласый доктор с блуждающим под очками взглядом словно врос в старый табурет, прикрученный к кафельному полу. Обнажив почти коричневые от никотина разнокалиберные зубы, он бегло сверил личные данные арестанта, после чего охранник, достав из кармана фотоаппарат мыльницу, несколько раз щелкнул Мозгалевского.

– Раздевайтесь, – сладковато зевнул доктор.

– В смысле? – растерялся Мозгалевский, чему стражники паскудно заулыбались.

– К нам в своем нельзя. Вам предоставят одежду, в которой будете пребывать в нашем учреждении. Свои вещи вы оставите здесь, и они будут немедленно выданы вам по убытию, если, конечно, такое состоится. Поэтому разденьтесь до трусов и пройдите на санобработку в соседнее помещение.

– Босиком? – комок возмущения подкатил к горлу новоиспеченного пациента.

– Нет, конечно. Здесь пол холодный и перемещаться босиком строго запрещено, – заиндевело вымолвил доктор. – Вот, возьмите. – Не приподнимаясь со стула, врач отворил дверцу стоящего за ним шкафа, достал видавшие виды черные сланцы с потертой годами белой цифрой 6.

В растерянности потоптавшись на месте, подгоняемый нетерпеливыми взглядами врача и конвоя, Мозгалевский снял одежду, брезгливо засунул ноги в чужие шлепки и толкнул соседнюю дверь, за которой должна состояться санобработка.

Он вошел в просторную проходную залу, устланную красно-коричневой плиткой, казавшейся вечно-грязной, несмотря на подобающую заведению стерильность. Слева от двери в углу стояла ванна с нависающей душевой лейкой, тарахтящей и брызгающей.

– Проходите, не стесняйтесь, – визгливо и по-хозяйски раздалось справа.

Мозгалевский повернул голову, обнаружив расположившийся на четырех высоких стульях консилиум, состоявший исключительно из дам, самой младшей из которых на вид лет сорок пять. Она сидела с краю и, в отличие от коллег, смотрела на пациента украдкой, с легким намеком на стыд. Мозгалевский, красный как рак, залез в ванну, с недоумением рассматривая дам.

– Ну, что вы замерли? – вновь раздалось визгливое недовольство, исходившее от ветхой старухи с жидкими противоестественно черными волосами, в жирной, словно белила, пудре и вызывающе красной помаде. – Снимаем трусы, молодой человек, и не задерживаемся. Вы тут не одни.

– Я хотел бы, – упрямо промычал Мозгалевский, – своего адвоката.

– Думаете, ему бы это было интересно? – смешком шикнула та самая моложавая врачиха, чем заслужила тяжелый неодобрительный взгляд своей пожилой наперсницы.

– Участие адвоката не предусмотрено. Пожалуйста, побыстрее! – Черноволосая старушка гневно затрясла головой.

– Тогда я хочу напомнить, – твердо отчеканил Мозгалевский, – что личный осмотр по нормам европейского права должны проводить лица одного пола с осматриваемым.

К удивлению, это сработало, и тетушки, кряхтя и неразборчиво возмущаясь, покинули помещение, оставив одного охранника. Вода была еле теплой, она не текла, а скорее сочилась. Можно было лишь промокнуть, но не помыться. Отеревшись казенным, некогда белым вафельным полотенцем, Мозгалевский облачился в кустарно пошитые из простыней одежды.

– Старшой, а чего все белое-то? – спросил Владимир, желая разговорить охранника.

– Если псих решит выдавить введенный препарат, то по кровавым пятнам на одежде мы это заметим. – Конвойный, испугавшись своей откровенности, резко умолк и больше не отвечал на вопросы.

Он отвел Мозгалевского в соседний кабинет, где арестанта уже дожидалась миловидная девушка лет тридцати.

– Присаживаетесь, пожалуйста, – она открыла личное дело Мозгалевского. – Я психолог, меня зовут Вероника Евстафьевна. Мне с вами необходимо провести короткую беседу.

– Простите, а как ваша фамилия? – закинув ногу на ногу, гарцевато улыбнулся Мозгалевский, интуитивно пытаясь нащупать нерв разговора.

– Вам не положено знать мою фамилию, – нараспев игриво произнесла Вероника и, также скрестив ноги, блеснула из-под халата аппетитно-упругой икрой.

Мозгалевский сцепил руки замком. Вероника, закрыв дело, повторила его движение.

– Я знаю, – растекся улыбкой Мозгалевский. – Вы меня отзеркаливаете.

– В смысле? – изображая удивление, прищурилась психолог.

– Ну, смотрите. У меня закрытая поза: руки замком, ноги скрещенные. Соответственно, чтобы получился разговор по душам, меня сначала надо раскрыть. Для этого вы повторяете за мной движения. Мое подсознание видит в вас зеркало. А потом вы начинаете раскрываться, теперь я уже невольно подражаю вам и попадаю под ваш контроль.

– Вы увлекались психологией? – искренне полюбопытствовала Вероника, сделав пометку в личном деле. – Но давайте вернемся к нашей беседе. Как вас зовут? Где вы родились?

– Там же все написано, – улыбнулся Мозгалевский. – Так красиво начали, и вдруг «как вас зовут».

– Как часто вас мучают головные боли? – не внимая собеседнику, продолжила Вероника.

– С чего вы взяли, что они меня вообще мучают? – едко парировал Владимир.

– Вам здесь нравится? – девушка скрестила руки, откинувшись на спинку стула.

– Почему вы нервничаете? Это непрофессионально. Разве нет? – Мозгалевский ободряюще подмигнул.

На счастье психолога, дверь открылась и в кабинет заглянул какой-то важный мужчина, потому как, увидев его, Вероника Евстафьевна приняла стойку дворняги, ожидающей палки, но и не теряющей надежды на кусочек сахара.

– Как закончите здесь, зайдите ко мне, – приказал он психологу, пытливо зацепившись взглядом за Мозгалевского, словно припоминая. Вдруг что-то щелкнуло в его памяти, он прищурился, улыбнулся, но совладал с удивлением, тут же натянув на лицо прежнее равнодушие.

Окончательно потерявшаяся Вероника Евстафьевна скомкала беседу и покинула кабинет.

Мозгалевского вновь повели по долгим коридорам, подняли на третий этаж, мало чем напоминавший больницу. Вместо грязно-серого кафеля – паркет и ковровые дорожки, стены, задекорированные номенклатурными деревянными панелями, и массивные двери с позолоченными номерами. Постучавшись и дождавшись разрешения войти, охранник завел Мозгалевского в просторный кабинет, выдержанный в классическом стиле советской державности. Массивный начальственный стол венчала лампа со звездой в дубовых листьях. Старый лаковый шкаф хранил дела маньяков и людоедов, а кожаные стулья протирало до дыр не одно поколение здешних мозгоправов. По центру кабинета на полстены висел величественный ростовой портрет Иосифа Сталина, судя по свежести красок и манере художника, писанный относительно недавно.