Иван Миронов - Высшая каста [litres]

– Здесь есть также мои сожительницы, но очень мало.

– Вы признаете, что систематически заставляли своих сожительниц делать аборты?

– Я знаю только два случая, когда понуждал делать аборты. Фамилии этих женщин я не помню.

– Вам известно, что законом установлена уголовная ответственность за понуждение к аборту?

– Известно.

– Вы признаете, что опустились морально до того, что сожительствовали с женщинами, осужденными за изменническую антисоветскую деятельность?

– Это неправда. – Лаврентий Павлович поправил пенсне. – Я категорически отрицаю то обстоятельство, что в период связи с ними я знал об их антисоветской изменнической деятельности.

– Следствие установило ряд фактов, когда вы завязывали знакомства с женщинами, имевшими связи с сотрудниками посольств и иностранными корреспондентами, приглашали этих женщин в свой особняк, снабжали их пропусками на трибуны во время парадов на Красной площади. В частности, вы поддерживали близкие отношения с Викторией Кудрявцевой, имевшей встречи с американским корреспондентом Стивенсоном. Вы обеспечивали Кудрявцеву пропусками на Красную площадь в дни парадов, выдавали ей пригласительный билет в Большой театр на торжественное заседание, посвященное Международному женскому дню. В 1952 году неоднократно приглашали к себе на дачу и в особняк Ольгу Борисову, которая встречалась в 1949 году с сотрудником аргентинского посольства Архентино Сальвадором Марко. В том же году встречались у себя в особняке с женой помощника военного атташе американского посольства Анной Данкевич, впоследствии арестованной и осужденной 11 ноября 1950 года к 10 годам тюремного заключения по ст. 58-1 «а» УК РСФСР. Из показаний Шурыгиной и Костюховой видно, что вы принимали у себя на даче Валерию Горбунову, которая встречалась с американцами и англичанами, и впоследствии сосланную как социально опасная; Нику Шуйскую, которая имела связь с американским шпионом Работко, за что впоследствии она и была осуждена. В 1947 году вы сожительствовали с официанткой кафе № 612 Катушонок, которая одновременно встречалась с атташе сиамской миссии Талабад Деж и рассказывала ему о вашей связи. Катушонок имела встречи также с сотрудниками американского посольства Биллом Гоплей, Сэмом Бакетом, Эдуардом Козловским. Катушонок за связь с иностранными разведчиками осуждена в 1949 году к пяти годам лишения свободы, – прокурор оторвался от бумаг. – Вы, морально растленный перерожденец, превратили свой особняк в дом разврата. Не для протокола. Вы всегда больше доверяли проституткам, чем членам ЦК?

– К проституткам доверия больше, чем к бл…м! – Берия громко высморкался.

– Вы сифилисом болели? – Руденко скабрезно прищурился, слегка приоткрыв рот.

– Да, я болел сифилисом, кажется, в 1943 году, и прошел курс лечения.

– Вам оглашаются показания Саркисова. – Прокурор снова порылся в папочке: – «Год или полтора тому назад жена Берии в разговоре мне сказала, что в результате связей Берии с проститутками он болел сифилисом». Вы это подтверждаете?

– Я этого не отрицаю. Саркисов сам знает, что я лечился.

– Вы признаете факт, известный через ныне арестованного вашего соучастника Судоплатова, ведения изменнических переговоров с болгарским послом Стаменовым для установления связи с Гитлером и уступки гитлеровской Германии советских земель?

Вымученный арестант хотел поправить пенсне, но вместо этого ткнул пальцем в глаз. Полыхнул свет, застучали замки, Мозгалевский проснулся.

Тюрьма заполнила его без остатка. На соседних шконках потягивались сокамерники. Самым шустрым оказался губернатор, обошедший соседей на пути к «дальняку».

– Марципаныч, ты чего такой суровый? – Федор пристал к губернатору, как только сановник вальяжно показался из-за шторки, скрывающей унитаз. – Парашу нюхнул или утро тебе недоброе?

– Камни в почках, мочиться больно, – жалко улыбнулся губернатор.

– Это ж хорошо, они у тебя, поди, тоже золотые. Хоть будет что детишкам оставить. А мне всю ночь девки снились, каких ты любишь, я их к тебе гнал. Не пошли, сучки, говорят, что ты старый, жалкий нищеброд.

– Это мы еще посмотрим! – огрызнулся губернатор.

– Во! – Шойгу ухватил долгожданную интонацию. – Я в тебя всегда верил. У такого человека нельзя вот так просто взять и все забрать! Мы еще встряхнем с тобой Монако!

– На «М», – раздалось раздраженное требование по ту сторону камеры.

Мозгалевский сполз с нар и неуверенно подошел к «тормозам», назвав свою фамилию.

– Собирайся с вещами, – последовала нетерпеливая команда.

В слипшемся от грез сознании промелькнуло спасительное – «свобода!», что интуитивно уловили сокамерники, осветив свои лица завистливыми фальшивыми улыбками.

– Отмучился, дружище? – Феодосий участливо постучал по спине соседа.

– Владимир, ты не мог бы с сыном моим встретиться? Рассказать, как тут у нас, поддержать его, – глаза Георгия Мариновича окутались дымчатой влагой.

– Марципаныч, не грузи человека, скоро сам с наследником встретишься на пересылке, – улыбчато оскалился Шойгу. – Вова, ты лучше отправь ко мне своего чудо-адвоката. Если он твою ситуацию вытянул, то мне он точно пригодится.

– И все-таки я бы попросил, – обескураженно пролепетал губернатор, но его тут же осадил Шойгу.

– Чего тебе еще? Каталог с яхтами и календарь с голыми женщинами? Твоей беде можно посочувствовать, но не помочь.

– Я помогу, – вырвалось у Мозгалевского, с трудом сдерживающего слезы. – Не забуду.

– Давайте расставаться без речей и влаги, – расстроенно изрек Шойгу. – Пойду чай заварю на дорожку.

Через четверть часа вещи были собраны, и по пластиковым чашкам Шойгу разлил терпкий чифирь. Молчали, слова не шли. «Тормоза» с грохотом отворились, Мозгалевский обнял сокамерников и вышел на тюремный продол.

В сопровождении трех вертухаев под вой сирены, запрещающей выводить на лестницу других следственно-арестованных, Мозгалевского спустили в смотровую, оборудованную на первом этаже, где его уже дожидался старший смены – худой капитан лет тридцати с немым лицом, облепленным перезревшими фурункулами. Вместе с ним, словно притаившись, дежурил младший лейтенант с узкими и покатыми, как у дам, плечами, оттопыренными продолговатыми ушами на бритой под машинку, похожей на дыню овальной голове. Глаза его с дрожащим прищуром двигались медленно, не лениво, но как будто мучительно. На этого человечка в его движениях и чувствах, казалось, обрушилась вся тяжесть мира. Рядом с лейтенантом подпирал стол разъехавшимся на пуговицах пузом нахмуренный прапорщик, устремленный взглядом в глубину своих пищеварительных процессов. Зеленая троица отрешенно принялась перебирать вещи Мозгалевского.