Владимир Хлумов - Прелесть [повесть о Новом человеке]

— Так это же мой папа! — и он радостно побежал к отцу показывать замечательную находку.

Таким отца он никогда не видел. Неужели какая-то книжица может стоить даже одной слезы маленького ребенка? Задал он тогда себе первый проклятый вопрос.

Ореховый прутик уперся во что-то мягкое и живое. Журналист открыл глаза. Перед ним раскачивались два крытых вековой пылью кирзовых сапога.

— Немые булы, глухи зъявлялыся, навить прокаженни оказувалы честь, а нэзрячий в пэрший раз.

С лесов свесил ноги бородатый мужик в ватнике, из под которого выглядывала ковбойская в клеточку рубашка.

— И что, удачно? — спрочил журналист, ковыряя веточкой в земле.

— Батько их враз исцелял. Одын журналист з Москвы, прыкынувся, як цэ вин казав, а, жертвой антинародной политики господина Чубайса.

Прыйшов у лохмотях, дистав з кышени ваучер завэрнутый у политилэн и кажэ, ось батюшка, ободрали народ як последнюю липку. И знаешь, що ему батько сказав? Виддай, каже, свою липку народу. Тоди корреспондэнт и кажэ, що липка цэ така метахфора, иносказательная, и як же я ийи виддам, колы вона нэ правдишня, а тилькы слово. А у мэнэ, кажэ, нияких мильонив нэмае — лыше ридна газэта «Эмка» На що батько и кажэ:

— Эмка, цэ така машина була, а твоя газэта не Эмка, а липка, ийи и виддай.

— Очень остроумно, — улыбнулся гость. — Нет, я честно признался, кто я и что я. И отец обещал дать интервью.

— Ну колы обицяв, обовьязково дасть, вин свое слово трымае, як сыла тяжести отвес. Тилькы, писля того як його у электрычци ломануло, став бильше молытыся, ничь и дэнь молыться и всэ якогось Создателя помьянае. Кажэ «дай Господи Создателю Веры». Там виконцо навэрху, усэ чуты. Хочэшь послухаты? О, як раз пишов поклоны быты.

— Хм, интересно, совсем здесь христианством не попахивает. Однако, неудобно как-то… особенно молитву…

— А ты мэни грошив дай, за информацию, як-то ты на служби, а я тоби продаю. Нэначе мы пры дили.

— Я и так на работе, — обидился журналист.

— Тьфу, звыняй, тилькы з грошами выйдэ краще… — Строитель замялся, подбирая слово, — …ну миркуй сам, ты ж нэ малэнькый, я продаю ты-купуеш, получается?! як цэ по руськи, оборот, знову ж мэни симью кормыты трэба и тоби… Ну що, по рукам?

— Не знаю, — гость с сомнением посмотрел на протянутую мозолистую руку. — С другой стороны, народ имеет право знать правду.

— Конечно, мае. Нэ сумливайся, — сжимая руку корреспондента, говорил строитель, — без правды истины нэ бувае, на то вона четвэрта влада.

Ци лиса хоч и колыхаються, та другых, звыняй, нэмае. Грошив, сам знаешь нэ достае, а майстэрство пропылы. Я ось читав и в Москви лиса гэпнулыся, у самом цэнтри, так що звыняй, колы на навэрху нэ дуже прыйемно будэ.

— Да что там леса, — поддержал строителя журналист, — Миры рушатся…

Мужик чуть пододвинул фанеру, на которой стоял полуистершийся знак черная перевернутая рюмочка и надпись «Осторожно, стекло!».

— Шумыть!

— Что шумит?! — как-то нервно спросил корреспондент.

— Шэпоче, наче, як хуртовына! — он подморгнул корреспонденту. — И ось так з утра до ночи. Тильки поснидае, а снидае знаеш як? Трава та картопля. Ни так вин довго нэ протягнэ. О, знову про Создателя начав хвылюватыся. Добрэ, слухай, я пиду, щоб нэ скрыбло.

— Что скребло? — удивился корреспондент.

— Та, глухий послухав як мы з лисов, грошив дал и кажэ: «На душе как-то скребет, ты ба отошел хоть в сторонку».

Гость с отврашением улыбнулся и замер. Над ними проплывали ватные летние облака. Их отсюда было видно больше, чем снизу. И видно было, что на другом холме у самого горизонта тоже стоит церковь.

— Знаешь, что мужик, вот тебе десятка, а слушать не буду.

— Ни, дякуйтэ, мэни дурни гроши нэ трэба, я тэж гордость маю, ты що ж, думаеш усэ продается? Ни, глумытыся нэ дозволю.

— Ну как хочешь, я только хотел посмотреть, хорошо ли стоят леса.

С этими словами, гость спрыгнул на землю прямо с третьего яруса.

Потом нашел ореховый прутик и пошел дальше. Мужик сплюнул вослед, тихо матернулся и принялся скрести стену. Вскоре появился и отец Серафим. Он поинтересовался, не голоден ли гость, и когда тот отказался, они пошли в дальний угол, где под ракитой стояла деревянная скамейка.

— Батюшка, пишут много об этом деле, и о вас пишут всякое, но я хотел сначала спросить о другом. Я труд ваш читал и меня заинтересовал этот, как вы выражаетесь, «новый человек». Я плохо улавливаю разницу между нигилистом и новым человеком. Положим, этот новый человек действительно существовал бы, и, положим, был готов даже на преступление и даже совершил бы его, ну, допустим, убил бы топором старуху процентщицу, и что, совсем бы и не мучился?

— Новый человек преступлений не совершает, он строит новый мир.

— Забавно, в чем же его зло для мира?

— Он топором строить будет.

«А чем же еще строят?!» — мелькнула у Вадима мысль.

— Стоп, стоп, значит все-таки старуху то порешит?

— Убьет. Но не будет знать, что это преступление.

— Но и Родион Раскольников считал себя правым.

— Да, считал, но он знал, что идет на преступление. Он боролся с Богом, т. е. признавал Бога, пытался своим преступлением в себе Его убить. Ведь он мучался от отсутствия мучений совести, стало быть верил, что где-то же она существует!

— Но, положим, новый человек победил, и в том новом мире остались бы только все как он, то не было бы и зла?

— Не было бы. Ни добра, ни зла.

— Какие же проблемы! — как-то горячо уже заключил журналист.

— Проблема одна, этот мир — Царство Антихриста, отражение будущего Ада. Вадим улыбнулся.

— Извините, батюшка, вспомнил песню, может быть и вы ее помните, там были такие странные слова: этот мир придуман не нами. Я вот подумал, а что, если мир-таки придуман? Что если все это небо, этот храм вы, я и даже тот мужичок на лесах, что подслушивает ваши молитвы, и все вокруг есть только плод чьего-то воображения, возможно и больного.

— Допускаю. — неожиданно согласился иеромонах.

— Нет, вы меня не поняли, я не Бога имею в виду, и не Демиурга, нет, а так, как бы Бога, ну как бы некоего закулисного человека.

— И я имею в виду.

— Вот это действительно забавно, то есть, вы при вашем обете и православии допускаете такое философское предположение? Да где же Бог тогда?

— Он Богу не помеха.

Бог от начала предвидит все наши действия.

— Но как же принцип свободы воли?

— Чьей свободы?

Отец Серафим прямо смотрел в опущенные очи корреспондента. Тот профессионально делал заметки в записной книжке.

— Хорошо, а конкретно, этот новый человек, как вы его видите?

— В шлеме.

— В шлеме, в водолазном? — как-то нервно вскрикнул Вадим.

— Нет, он подобен летчику бомбардировщика, он убивает, не глядя в глаза жертве. Он на задании.