Владимир Хлумов - Прелесть [повесть о Новом человеке]

Например, уже работая в одном институте социалистического планирования программистом, устроил опечатку в графе «Мясо-молочные продукты», и в результате вся страна перевыполняла план по животноводству на дополнительных три процента, хотя на самом деле колхозы и совхозы эти три процента передавали друг дружке для отчета по десять раз, пока они окончательно не протухли и не скисли. В конце концов, все это сработало на перестройку, и еще неизвестно, как повернулось дело у Белого дома в оба раза, если бы не его опечатка.

Но когда институт планирования закрыли, получился определенный вакуум, ему будто руки обрубили, и он задумался над выбором инструментария. И его еще раз осенила грандиозная идея.

Случилось это после знакомства с Библией.

Когда он прочел, что вначале было слово некоего существа, чье имя никому неизвестно, а кому известно, он призадумался. В этой космогонии ему не понравилось, что он есть результат чей-то обмолвки, слишком долго он изживал эту детскую идею. Но понравилась то, что слово может обладать такой грандиозной созидательной силой. И даже дело не в том, что от слова Божьего все произошло, в это он как раз и не верил, а в том, что люди так ценят силу слова, что эта космогоническая гипотеза уже несколько тысяч лет пользуется огромной популярностью у значительной части населения планеты. Ведь если Библия искажает суть вещей, что совершенно очевидно каждому умному человеку, и при этом не отвергается людьми, то от этого только возрастает колоссальная мощь слова. Поэтому он решил стать писателем. Но ясно, что слово не всякого человека может быть всемогущим, и становиться каким-то второразрядным писателем, или точнее описателем, как он называл писателей типа Бунина или Тургенева, не имело никакого смысла.

Даже создатели марксизма, с их чудовищно примитивным материализмом, сумели привести в движение грандиозную массу народа. И все только потому, что не слепо копировали окружающий мир, а пытались его изменить.

В общем, вскоре он оказался в Литературном институте.

Утром Вениамина Семеныча разбудил звонок Зарукова. Надо было спасать отца Серафима от журналистов. Да и газеты уже пестрели ужасающими подробностями вчерашнего происшествия.

— Вы почитайте «МК», все свалили в одну кучу, и Токийское метро, и бывшего министра безопасности, а уж про электричку, и отца Меня вспомнили, а один борзописец сочинил, будто отец Серафим пытался соблазнить манекенщицу, и когда люди вступились, он их проклял крестом, и те скончались.

— Я всегда говорил, что бывшие комсомольцы ничего путного придумать не могут, а только способны весь мир обливать грязью, чтобы залечить свое розовощекое комсомольское детство.

— А молодежь с удовольствием читает.

— Молодежь бывает разная.

— Кстати, — после паузы вспомнил Заруков, — наш отец Серафим, личность общественная, сторонник крайнего православия, труды имеет…

— Да, да, я знаю, он и живет как отшельник. Иеромонах.

— Дело получается общественно-значимое.

— Все дела общественно значимы.

— Кстати, как он сам? — спросил Воропаев.

— Вроде, оклемался, с Вами поговорить желает.

— Да что же ты сразу не сказал, ну блин, Заруков, ты даешь!

В тот же час Вороапев прибыл в больницу. Доктор Михаил Антонович вышел на встречу и разводя руками, взвыл:

— Господин полковник, журналисты одолели, напугайте их как-то.

— Их напугаешь, — на ходу говорил Воропаев, пробираясь через микрофоны в палаты.

— Господин полковник! — уже подхватила журналистская братия. Одна молоденькая дамочка, с непреклонной любовью к правде в глазах, буквально уцепилась за его рукав.

— Скажите, вы из ФСБ?

— Да, — отрезал Воропаев и вспомнил почему-то комсомольскую стерву, которая мучала его на политзачете в далекие застойные годы.

— Рассматриваете ли вы покушение на отца Серафима как попытку запугать Русскую Православную Церковь?

— Нет, не рассматриваю.

— Какая же рабочая версия?

— Обратитесь в департамент по связям с общественностью, — отбился Воропаев.

Отец Серафим выглядел совсем здоровым человеком. Он уже встал с постели и рылся в своей котомке. Воропаева вспомнил сразу и на его вопросительную мину ответил:

— Слава Господу Богу нашему, жив и здоров вполне, — отец перекрестился, — а вас хотел видеть не потому, что вспомнил важное, хотя кое-что и вспомнил, да говорить пока смысла нет — не поверите.

— Почему же не поверю, — попытался возразить Воропаев, но отец его прервал.

— Нет, не время еще, а хотел вам на дорожку одно словечко сказать.

— Да я никуда не собираюсь, батюшка. — недоумевал Воропаев.

— Вы уже отправились, и назад не свернете. И если уж дойдете до конца, то непременно мы с вами встретимся.

Отец Серафим присел на край постели и пригласил сесть Воропаева.

— Я давеча вам говорил, что, мол, гряде новый человек, так знайте, был немного не в себе, побоялся сказать правду, а теперь уж точно знаю…

Воропаев замер.

— Новый человек уже наступил и явлен миру.

— Кто же он, — не выдержал напряжения Вениамин Семенович.

— Он не убийца, — изрек Отец Серафим.

Карамазовщина какая-то, подумал Воропаев и повернулся с молчаливым вопросом к доктору. Тот пожал плечами, мол, такие они, отшельники человеческого духа.

— Вы можете не верить мне пока, а только запомните на будущее мои слова. И еще, не ищите причин, потому что новому человеку причины не нужны.

И отец снова прочитал из Апокалипсиса:

«И чудесами, которые дано было ему творить перед зверем, он обольщает живущих на земле, говоря живущим на земле, чтобы они сделали образ зверя…»

Потом он перекрестился и уже собрался выйти, но спросил:

— Жива ли та девица?

— Жива и здорова, вчера даже выписали, — ответил доктор.

— Меня вера спасла, а ее невежество.

— Но ведь те шестеро, отец, погибли, и остались свидетели, та девица и вы, между прочим, могут быть жертвы… — попытался воззвать к гражданскому чувству служителя культа Воропаев.

— Девицу поберегите, а мне умирать не страшно, да и Создатель не позволит, — твердо сказал отец.

— Да ведь позволил же, — не выдержал Воропаев. — Отчего же это дальше Бог препятствовать будет?

— Я не сказал Бог, — отец Серафим поднялся с постели, показывая всем видом, что он здесь оставаться больше не намерен.

— И доктора еще не выписывают, — Воропаев оглянулся на Михаил Антоновича.

— Не вижу причин задерживать пациента в больнице, конечно, если только в интересах следствия?

— Ну вы скажете, доктор? Какие на дворе годы-то! — возразил Воропаев.

— А какие наши годы.

Доктор театрально отдал честь и вывел отца Серафима через служебный выход.