Сергей Синякин - Книга о странных вещах [сборник]

— Чего грустим, орлы? — улыбнулся Беляев.

Мой сослуживец Сергей Малышев осторожно глянул в мою сторону.

Я кивнул.

— Загрустишь, — сказал Малышев. — Горе у нас, Андреич!

— Это какое? — ревизор сразу придал лицу сочувственное выражение.

— Михаил Иваныча помнишь? — спросил берега.

Михаил Иванович был в нашем отделении пенсионером-общественником, привлеченным для решения весьма специфических задач сыска. Специалист поймет, остальным только следует знать, что задачи эти весьма и весьма специфические.

— То есть как это, помнишь? — удивился Беляев. — Позавчера с ним разговаривал. Опять он на вас жаловался за эти ваши подначки!

— Больше не пожалуется, — мрачно сказал Малышев. — Схоронили мы его сегодня. Представляешь, какие-то хулиганы напали, побили его. Так всю ночь и пролежал, аж ухо к земле примерзло. Начали поднимать и оторвали на фиг!

— Да ты че! — ревизор ахнул. — Жаль, жаль, хороший был мужик!

Оторванное ухо произвело на него неизгладимое впечатление.

— На венок денег дашь? — в упор поинтересовался Малышев.

Ревизор засуетился и достал двадцать пять рублей.

— Дал бы больше, — сказал он, — но нету!

Двадцать пять рублей тогда были деньгами. Достаточными для того, чтобы хорошо выпить и закусить.

— Жаль мужика, — хрустел соленым огурцом Андреич. — Вот ведь судьба проклятая! Вот ведь судьба, вечно она нам сюрпризы готовит!

Насчет сюрпризов он не ошибся. Дверь открылась, и вошел покойный Михаил Иванович с папкой в руке.

— О, — сказал он обрадованно, — нальете пенсионеру?

Выпив, он даже не подозревал, что поминает самого себя. Все объяснил гневный рев Андреича:

— Так он живой? Отдайте деньги, гады!

Михаил Иванович долго возмущался, но мы его успокоили. Кого заживо хоронят, тот долго живет. И в самом деле, давно уже умер ревизор Владимир Андреевич, вот и я уже ушел на пенсию, скоро пойдут на пенсию мои ученики, а Михаил Иванович по-прежнему бегает по коридору все с той же потертой кожаной папочкой и решает весьма и весьма специфические вопросы сыска уже для нового поколения.

Старый конь, хоть и не пашет глубоко, борозды все-таки не портит.

Жили мы дружно и весело, хорошо работали и отлично отдыхали.

Случись что, работали сутками. Потом отдыхали. А отпуск вообще святое дело. Отпуск — время, когда отдыхаешь от тягот и лишений службы. В отпуске хорошо было отдыхать где-то на юге. Вот туда мы и направились с инспектором уголовного розыска Подгорским. Путевку нам дали в санаторий девятого управления, который находился в местечке Махинджаури близ славного города Батуми. Приехали мы туда вечером, а уже с утра санаторий начал подавлять нас своим великолепием. Все было красивым, обеды подавались на мельхиоровых блюдах вышколенными официантами, вокруг в кадках и просто в земле росли пальмы, бамбук и мандарины.

Одно плохо — шел дождь.

Дождь шел первый день, дождь шел второй день, на третий Подгорский сказал:

— Да хрен с ним, с дождем! Пойдем погуляем!

— В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выгонит, — сказал я, лениво переворачивая страницу романа.

— В таком случае, ты — паршивый хозяин, — почему-то сказал Подгорский и ушел в дождь.

В роще бамбука звонко стучали о длинные листья капли дождя. Стволы бамбука бились друг о друга, рождая странные загадочные шорохи и постукивания.

Одиночество мое длилось недолго.

Подгорский скоро появился в комнате, смущенно улыбаясь и пряча глаза.

— Знаешь, — сказал он. — Тут прям рядом магазин оказался.

И поставил на стол бутылку шампанского и бутылку водки, присовокупив к ним длинную жирную селедку, рядом с которой положил маленькую буханочку ржаного хлеба.

День прошел без беспокойств и с излишествами.

На следующий день гулять пошел уже я.

Магазин и в самом деле оказался совсем рядом.

На шестой день нам надоел санаторий, и мы принялись изучать расписание теплоходов в Крым.

Шестой день поразил нас своим синим великолепием.

Был декабрь, но температура воздуха не опускалась ниже двадцати градусов. Разумеется, мы пошли купаться. На нас глазели. Вода была холодная, но стопочка и растирания махровым полотенцем делали наше купание вполне сносным.

Мы гуляли по Батуми. В первый выход в город мы обещали, что не будем пить ничего, кроме сухого вина. Мы прошли по улицам города, побывали в музеях и даже оглядели как достопримечательность местное кладбище. Склепы поражали воображение. Было ощущение, что батумцам некуда девать деньги. В склепах висели картины и росли деревья. Там стояли столы, за которыми могли разместиться все покойники, похороненные на кладбище.

В церкви за стенкой, отгораживающей зал от служебных помещений, слышались характерные звуки льющегося из бутылки напитка и довольное уханье неизвестных священнослужителей. Так могли бы ухать уэллсовские марсиане.

В обед мы добросовестно заказали бутылку местного сухого вина. Я смотрел на исказившееся лицо Подгорского и чувствовал, что мое лицо подергивается точно так же. Мы отказались от собственных клятв и заказали бутылочку водки. Вечер мы закончили в баре морского вокзала, где подавали отличный армянский коньяк и фрукты.

С тех пор наши дни потекли размеренно и праздно.

За неделю до окончания срока у нас осталось двадцать семь рублей.

— Это на обратную дорогу, — строго сказал я.

Подгорский поскучнел и согласился.

Мы пошли гулять по городу и незаметно дошли до ставшего родным подвальчика, где из бочек подавали великолепное вино.

— Зайдем? — грустно спросил Подгорский.

— Зачем? — вопросом на вопрос отозвался я.

— Погуляем, посмотрим, — словно речь шла о картинной галерее, предположил Подгорский.

Мы зашли и познакомились с дрессировщиками батумского дельфинариума. Они послали кувшин вина нам, мы — им, они опять нам, но уже вдвойне, и вскоре выяснилось, что надо сдвинуть столы, ведь хорошие люди обязательно должны общаться.

После этого знакомства на обратную дорогу денег не осталось.

Дружба оказалась крепкой.

Оставшуюся неделю мы прожили в дельфинариуме, где целовались с дельфинами, пили вино с их дрессировщиками и жарили на углях вымоченную в аджике мелкую скумбрию, которую давали дельфинам в качестве поощрения на тренировках. Оставшееся время мы гуляли по берегу моря. Пахло возвращением.

На вокзал нас провожала вся теплая компания. Мы пели грузинские песни, и на глазах наших сохли слезы.

На вокзале суетились мелкие личности, которые контрабандно отправляли в Россию мандарины и апельсины. Нас попросили поставить в купе коробочку, и мы опрометчиво согласились. Вскоре благоухающими коробками оказалось забито все купе.