Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Милиционер Спиридоныч деликатно принял стаканчик, опрокинул его в себя, поставил стаканчик на столик и привычно занюхал выпитое согнутым указательным пальцем.

— Я вам так скажу, гражданочка, — вздохнул он. — Женское счастье — штука весьма неопределенная. Было у меня однажды на Привокзальной площади… Две подружки засиделись за интимными беседами о женском счастье за полночь. Ну, натурально, одна прошла другую провожать. Вдруг из — за киосков, как водится в такое время, выскакивает жадный до женских прелестей насильник. Хвать одну из гражданок и поволок по одному ему известному делу. Вторая, конечно, кричать! И так она кричала, что негодяй перепугался и сбежал. «Вот видишь, — гордо говорит крикунья подружке, — я твою честь, можно сказать, спасла, ну если не всю, так ее сохранившуюся часть. Если бы я не кричала»… — и даже глаза закатила, представив, что бы случилось, не подними она шума. Ну почти потерпевшая ей и говорит: «Подружка, ты хоть помнишь, что ты кричала?» — «Откуда! — говорит та. — Сама себя от страха не помнила!» — «Да ты кричала, — говорит та девица, которую обесчестить пытались, — очень даже громко кричала. Ура! ура! — ты вопила!»

Анфиса Ровная задорно посмеялась.

— А что это вы меня: гражданочка да гражданочка? — сказала она. — Меня, между прочим, Анфисой зовут. А давайте мы с вами выпьем на брудершафт, чтобы сразу и на «ты» и по имени. Вас как зовут?

Милиционер Спиридоныч кивнул:

— Это можно, — сказал он. — А зовут меня, Анфисочка, просто — Агафон. Для друзей и хороших знакомых — просто Фошей.

— Славное имя, — сказала Анфиса Ровная. — О Древней Руси заставляет вспомнить. — И пожаловалась: — Моих-то без фантазии родители ихние назвали: Александр, Алексей, Антон и Андрей. И все на букву «А». Помнится, я долго к этому привыкала!

Выпила, потянулась могучим крепким телом, распространяя по купе терпкий мускусный запах, и сказала прочувствованно:

— Соскучилась я по моим мальчикам!

— Я вас понимаю, — поддержал разговор милиционер Агафон Спиридоныч. — При четырех мужьях хозяйство крепкое, ежели мужики подобрались непьющие да работящие. А главное — любовников искать без нужды.

— Это почему же? — задорно возразила Анфиса Ровная.

Они сидели и мирно вели беседы на разнообразные темы. При этом все трое были необычайно откровенны, как это всегда случается в длинной и нудной дороге, когда попутчики вызывают доверие. Разговор с игривых тем перешел на загадочные и таинственные случаи, кои имеют место в жизни почти каждого человека, за исключением людей пресных и не блещущих фантазией и красноречием.

Было это давно, в то время, сейчас уже этого никто не помнит, ходил поезд Ленинград — Симферополь. И ходила на нем в рейсы одна разбитная бабенка, звали ее Ксеней, а фамилию я сейчас точно не помню, или Култыгина, или Кувакина, что-то похожее, впрочем, фамилия особой роли не играет. Не о фамилии речь идет.

Бабец она была из тех, кому палец в рот не клади: прирожденная железнодорожница — безбилетников провозила, водочкой приторговывала. Тогда, если помните, Горбач с пьянством борьбу повел, в вагонах-ресторанах даже пива не продавали, только лимонад да минеральную воду. Ксеня и приладилась. Ну, навар, конечно, шел, что там говорить, на жизненные удобства вроде хлеба с маслом и икрой хватало, потому Ксюша и мирилась с тяготами железнодорожной работы, где, сами понимаете, треть жизни на колесах.

И вот отправляется она в очередной рейс.

И, представьте себе, в одном купе ее вагона едет единственный пассажир. Сухонький такой старичок, сорок пять кило с кепкой да со штанами. И никого больше. Представляете? Это в самый сезон, когда люди на юг рвутся, ноги помочить в морских волнах мечтают!

Сами понимаете, не могла она такими благоприятными для повышения личного жизненного уровня условиями не воспользоваться. И взяла она на одной станции двух кавказцев в кепках-аэродромах, была такая мода у горских народов, фуражки носили — нимбы у святых меньше были!

Ну, а куда их девать? Ксюша и вселила их к старичку в купе. Все равно ведь пустует!

Старичок возмутился, трясется весь. «Я, — говорит, — за все четыре места деньги уплатил, потому хочу в гордом одиночестве ехать».

А Ксюша, я уже говорил, баба с норовом. Она ему и врезала: «Не барин, — говорит, — ты свои буржуйские замашки брось, не где-нибудь живешь, а в стране победившего пролетариата. А будешь выделываться — с поезда ссажу, как дебошира, и добирайся пешком до своей Шепетовки». Старичок тот до Шепетовки ехал. Ну, он опять в крик: «Я жаловаться буду!» А Ксюша ему гордо: «Это пожалуйста! Это хоть сто порций! У нас от жалоб еще никто не умирал!» И адрес ему диктует: Москва, мол, Министерство путей сообщения. Так запомнишь, гриб трухлявый, или записать?

Ну дальше что? Кавказцы — мужики хлебосольные и общительные, у Ксюхи в служебке два ящика водки стоит, кавказцы ее берут, не торгуясь и в любое время суток. В общем, не купе там, а дом разврата на колесах: карты, выпивка, девочки откуда-то взялись, визжат… Нервная обстановка, не для старичков.

Старичок в Шепетовке сошел, глянул на проводницу и говорит:

— Не будет тебе достатка, бессовестная женщина! Два месяца тебе жить на колесах, только и метра не проехать!

Ну Ксюха ему:

— Плыви, плыви, носок нафталиновый! Привет Николаю Островскому! А мы поедем, мы помчимся в край магнолий и жасминов…

Старичок плюнул, погрозил тросточкой вагону и ушел.

И что же вы думаете?

В вагоне большая неисправность обнаружилась. Отцепили вагон, поставили в тупичок, и Ксюше против всех правил:

— Охраняй, девонька!

Ровно два месяца она в этом вагоне прожила. Водку сама выпила, от тоски и одиночества ею спасалась, питаться бегала в вокзальный буфет, пока язву желудка не заработала, да ко всему этому у нее на нервной почве экзема какая-то появилась, типа псориаза. Ночами спать не могла, ходила на вокзал, пассажиров, ожидающих поезда, приглашала. В общем, когда вагон в Питер отогнали, она уже ненавидела железную дорогу лютой ненавистью, сразу уволилась и пошла в валютные проститутки, финнов и шведов обслуживать.

Вот они какие бывают — проклятия. Выходит, не простой тот был старичок, если жизнь бабе изломал несколькими словами. Очень непростой.

— Мне бы этого старичка, — устало зевая, сказала Анфиса. — Он бы у меня оставшуюся жизнь хуже Николая Островского прожил.

— Вообще на железной дороге много темных историй, — осторожно сказал милиционер Спиридоныч. — Про «чертов паровоз» слышали? Его многие видели. Представляете? Ночь, тишина, на станции ни души, вдруг подходит черный паровоз, машиниста не видно, только станционные служащие уже знают, что надо делать. Безропотно берут ведра и начинают заливать куда надо воду. А попробуй не залей? Тут такие несчастья на станции начнутся, что крестное знамение не поможет, даже такая вещь, как изгнание злых духов и освящение здания, не помогает.