Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— Педерссона вытащи, — сказал, стуча зубами, Русской.

— Что? — Жора Хилькевич пожал полными плечами. — Извини, братила, но я с пидерсонами никаких дел иметь не хочу.

— Он по фамилии Педерссон, — перебираясь ближе к люку, объяснил Илья Константинович. — А по национальности он швед. Миллионер он, Жора!

— Ну, если миллионер… — протянул Хилькевич и помог Олафу вылезти на поплавок. Осмотрев его, он скривился и пробормотал недоверчиво. — Бородатый, блин, как Костиков из Кремля. А ты говоришь, не пидерсон. Ну ладно, верю!

Гидроплан взревел моторами, промчался по воде, оставляя за собой пенистую дорожку, и поднялся в воздух.

Преследователи, выглядывая из-за обломков яхты, с завистью смотрели ему вслед.

— Ушел, — с досадой прохрипел коренастый преследователь и окунулся с головой в горько-соленую волну. — Ушел, козел!

— Тише ты, — сказал долговязый, солидно и экономно плывя брассом, а проще сказать, по-собачьи. — За козла и в Атлантике ответить можно!

— Все равно догоним! — бесновался коренастый, выпрыгивая из воды. — Дого-оним! Давай, братан, лови дельфина! Я видел, на них в дельфинариумах плавают! Вон их сколько плывет!

И в самом деле с разных сторон к незадачливым наемным убийцам стягивались дельфины. Похоже, что все они тут были дрессированные и жаждали оказать помощь утопающим. Дельфины подплыли ближе.

— Да это же косатки! — ахнул коренастый и даже выгребать перестал. — Глянь, какие зубы у них!

— Теперь мы за твоих козлов точно ответим, — сказал долговязый и перевернулся на спину, сложив руки и ноги, чтобы косаткам было легче глотать его. А чего сопротивляться, если надежды на спасения нет?

— Врешь! — прохрипел коренастый. — Мы еще побарахтаемся!

И он, что-то достав из кармана, принялся это что-то полоскать в чистой океанской воде. Уж на что долговязый, не один год отслуживший контрактником в ВДВ, был неприхотлив и вынослив, но и его замутило. А о косатках и говорить не приходилось: выпустив из дыхал по едкому вонючему фонтану, шесть косаток тут же перевернулись на спину, открывая небесам белоснежные животы. Остальные, стремительно набирая ход, пустились восвояси.

— Что это у тебя? — спросил долговязый, держа голову повыше над водой. — Порошок против акул?

— Носки! — проорал коренастый. — С самой Африки тащил, все постирать некогда было!

Долговязый снова лег на спину, глядя в голубое бездонное небо.

— Ну, и чего ты добился? — печально спросил он. — Теперь мы просто утонем. До берега еще знаешь сколько?

— У тебя сотовый далеко? — печально поинтересовался коренастый. — Звони, братан, Диспетчеру.

— Не буду я ему звонить, — сказал долговязый. — Пусть меня лучше косатки порвут! Ты знаешь, что он с нами сделает?

— Догадываюсь, — уныло подтвердил коренастый. — Но ты все-таки позвони, может быть, он нас еще простит!

Долговязый окунул голову в воду и принялся отфыркиваться, обеими руками держась за плавник косатки.

— А ты бы простил? — поинтересовался он.

— Я бы? — коренастый подумал самую малость. — Я бы на его месте на нас бомбу сбросил. Чтобы не мучились. Эх, если бы ты его тогда, в Лхасе подстрелил!

— Да нельзя было! — уныло признался долговязый. — Я же еще во Владике подрядился информацию о нем поставлять в «Новости дня». И в газету «Владивостокское утро». А каждую заметку словами заканчивал: «Илья Константинович Русской все еще жив!»

— Так ты это специально? — коренастый навис над долговязым, но тут же сам окунулся в воду. — Выходит, ты специально в него промахнулся, когда мы были в Лхасе? И в японской гостинице ты знал, что его в номере нет? И винтовку в Нагпуре ты специально утопил?

— Зато сколько бабок заработали! — смущенно оправдывался долговязый.

Коренастый вскарабкался на косатку и за руку втащил долговязого на черную наждачно жесткую спину.

— Звони! — потребовал он. — Сейчас же звони, козел!

Долговязый поморщился.

— Хорош тебе, надоел, — сказал он. — За козла ведь и в океане ответить можно!

Русской сидел на берегу пролива. Будущее казалось ему тоскливым, как спектакль захудалого провинциального театра. Потрясение, которое он испытал при кораблекрушении, выбелило виски Ильи Константиновича и сделало его лик почти иконным — темным и безрадостным. Праздник закончился тяжким похмельем. Суматошливый Жора Хилькевич улетел в Бразилию ловить анаконду, рассудительный швед уплыл с таким же, как и он, искателем приключений. На прощание швед по-родственному прижался бородатой щекой к не менее бородатой щеке Русского и высказался, что у каждого в жизни бывает своя Полтава, может быть, фрэнду Илье когда-нибудь повезет.

Близкий стук копыт Илья Константинович воспринял как неожиданный дар судьбы. Он приник ухом к земле, пытаясь сообразить, откуда доносится стук копыт, и услышал близкие голоса. С холмов, поросших густым кустарником, медленно вышел гордый гнедой жеребец с небрежно откляченной нижней губой и острыми прядающими ушами. Жеребца вел под уздцы кучерявый черноволосый молодец в кумачовой рубахе, черных плисовых штанах и щегольски смятых гармошкой сапогах. Под мышкой молодец держал кнут. В зубах его тлела цигарка. На лошади, подобрав ворох юбок, сидела черноволосая цыганка и что-то негромко напевала. Песенка была задорная, а мотив показался Илье Константиновичу удивительно знакомым. Все-таки культура двух континентов, несомненно, имела общие корни.

Заметив Русского, молодец остановился, выплюнул цигарку и сверкнул на встречного золотой фиксой. Ворох красной рубахи молодца был распахнут, и на смуглой шее молодца нагло желтела толстая цепь, которую никак нельзя было назвать медной. Молодец радостно улыбнулся и что-то негромко сказал сидящей на лошади подружке. Та спрыгнула с лошади, подбежала к Илье Константиновичу и что-то затараторила на местном диалекте, но Русской поднял руки и отрицательно закачал головой, показывая, что он ничего не понимает. Убедившись, что перед ними не местный житель, женщина немного подумала.

— Дойч? — спросила она. — Шпаниш?

— Русский, — признался Илья Константинович.

Лицо женщины озарила радостная улыбка. Она схватила Русского за руку, выворачивая ее ладонью вверх, и затараторила:

— Ах, родной мой! Чует мое сердце, беда у тебя! Потому ты невеселый и хмурый! Позолоти ручки, миленький, Марина тебе всю правду расскажет! Хочешь — на прошлое погадает, о настоящем поведает, о будущем расскажет…

В руках ее торопливыми голубями запорхали карты.

«Цыганка, — понял Илья Константинович. — И по-русски шпарит запросто, словно всю жизнь на российских вокзалах провела!»

Цыган отпустил лошадь, и та принялась пастись, лениво подбирая редкие клочья травы, выбивающейся из каменной россыпи берега.