Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

Вадим Поспешаев укоризненно глянул на него, налил в два тонкостенных стакана водки из бутылки и один из стаканов протянул журналисту — мол, пей и молчи!

— Вот и мы спросили, — сказал Черноглаз. — Их называют «темными». Они любят страх и творят зло. «Темные», оказывается, похожи на маленькие черные сгустки, похожие на шарики, которые повсюду летают стаями. Они питаются нашим страхом. Плохие сгустки. Они вредят людям. Мы через Павшука спрашиваем: «Они что — разумные?» Павшук говорит: «Почти разумные. Обитают они рядом с людьми, они питаются биоэнергией людей, потому что представляют собой…»

Черноглаз сделал паузу, потянулся за своим стаканом, обнаружил, что он пуст, и укоризненно посмотрел на товарища. Поспешаев торопливо исправил свою ошибку.

Закусив ломтиком полукопченой колбасы, Черноглаз продолжил:

— Так вот, эти черные сгустки — остатки людей. Люди, говорят, после смерти пошли дальше, а это — их остатки. Живут они сорок дней, а потом исчезают.

— О как! — поднял палец журналист. — Сорок дней! А сколько со дня смерти инженера прошло?

— Да скоро уже сорок дней и будет, — быстро подсчитав в уме, сказал Поспешаев.

— Так что же получается? — Мильштейн сделал глоток из своего стакана. — Выходит, что инженер Иванкин — «темный»?

Некоторое время все молчали, обдумывая сказанное.

— Похоже, недолго ему осталось, — сказал Черноглаз. — Скоро распадется на лептоны, если только высшие силы не вернут его обратно.

— А зачем? — поднял голову журналист.

— Что зачем? — не понял уфолог.

— Зачем высшим силам его возвращать?

— Н-ну, — неуверенно сказал Черноглаз, — есть у них мысли, как его использовать. В конце концов, что мы знаем о намерениях и замыслах высших сил?

— Неубедительно, — сухо заметил журналист.

Вновь наступило молчание.

Поспешаев воспользовался паузой и разлил по стаканам водку.

— Мальчики, — капризным голосом сказала от окна экстрасенс Ирина. — Вы хоть понимаете, что осень пришла? Господи, какой дождь! И листьями опавшими пахнет!

— Нечисть всегда на кладбище обитает, — не обращая внимания на слова Ирины, подумал вслух Поспешаев. — Именно там, выходит, идет вечная борьба света и тьмы. Но если Иванкин — «темный», то почему не видно следов вмешательства «светлых»?

— Им показываться нельзя, — сказал Черноглаз. — Выжидают они, на нашу реакцию смотрят.

— Господи, какие вы дураки! — раздраженно сказала Ирина Хулинадо и села на диван рядом с журналистом Мильштейном. — И болтаете, и болтаете… Стас, хоть вы покажите себя настоящим мужчиной. Вина мне налейте, скажите что-нибудь хорошее…

Мильштейн торопливо исполнил пожелание женщины.

— Люблю «Алазанскую долину»! — Ирина пригубила стакан. — Особенно красное полусладкое.

— Надо бы на эти дни дежурство на кладбище установить, — сказал Черноглаз. — Вадим, ты готов подежурить?

— Только не на кладбище, — сразу же отозвался Поспешаев. — Где угодно, с кем угодно, но не на кладбище!

— Это почему? — с интересом спросил Мильштейн.

— Покойников боюсь, — признался Вадим Поспешаев.

— Здрасьте! — хохотнул Мильштейн, некстати вспомнив бородатый анекдот. — А чего нас бояться?

— Скучные вы, мальчики, — сказала Ирина Хулинадо и со стаканом в руках вернулась к окну. — Нет в вас романтики, только и слышно от вас — кладбище, энергетические упыри, Иванкин этот… А слабо сейчас под дождем на Белую Прянку пойти, посмотреть, как вода пузырится?

— Намокнем, — рассудительно сказал Поспешаев.

— Можно и сходить, — обреченно сказал Стас Мильштейн, который все еще не вышел из роли настоящего мужчины.

— Лучше к тебе пойти, — с готовностью предложил Черноглаз. — А что, пошли, посидим, Меладзе послушаем.

— Не хочу я с тобой Меладзе слушать, — сказала Ирина. — Храпишь ты очень.

— Надо местных мужиков найти, — сказал Поспешаев. — Дать им на пузырек, научить с лептонометром работать, и пусть дежурят!

— Пробовал я уже, — сообщил журналист. — Мент их с кладбища погнал. И вообще у меня к местным веры нет. А лептометр этот ваш им вообще лучше не давать — пропьют!

— Был у меня один случай, — задумчиво сказал Черноглаз. — Помнится, изучали мы чертово место в Жирновском районе Волгоградской области. Там пастух сгорел по неизвестной причине. Местные идти не хотят, да и самим как-то шкуркой рисковать не в кайф. Выбрал я из стада смирную овечку, укрепил на ней видеокамеру, такие снимки получились — пальчики оближешь!

— Зафиксировали что-нибудь аномальное? — деловито поинтересовался Поспешаев.

— А там все аномальное, — туманно объяснил Черноглаз. — Бывает, даже летом снег выпадает. А то раз — и дождь с градом пойдет. Верите, град бывает — во! — показал он пальцами. — С куриное яйцо!

— Ты что же, овцу хочешь на кладбище отправить? — удивился журналист. — И потом, где мы видеокамеру найдем? Да и гулять она там не станет. Разве что привязать ее у могилы.

— Тут-то ей хана и придет, — резонно заметил Поспешаев. — Там всю ночь любители баранинки кружат, останутся от овечки рожки да ножки!

— Я к примеру, к примеру, — нервно сказал Черноглаз. — Чтобы фантазию каждого из вас разбудить!

— Пойду я спать, — решила Ирина Хулинадо. — Скучно с вами. И вообще, мне все так надоело. Вот останусь в Кулибинске, замуж выйду за этого участкового, рожу ему трех детей, гадать буду потихонечку, духов вызывать…

— Посиди немного, — сказал журналист. — Антон сейчас истории какие-нибудь расскажет.

— Я спать хочу, — возразила Ирина. — А истории его я уже наизусть знаю. Он всех уже своими историями достал. Только вот никак его ни одна летающая тарелочка не заберет! И храпит он ночью! Уснуть невозможно!

Гибко наклонившись, она поставила пустой стакан на журнальный столик, за которым проходило пиршество. И в это время в дверь постучали.

— Не заперто! — крикнул Мильштейн.

— Х-хлеб-с-соль! — сказал вошедший.

Дождь лил нескончаемо, он барабанил по крыше лаборатории, и было приятно сидеть в тепле за бокалом горячего крепкого чая, вести умные беседы и осознавать, что впервые в жизни ты участвуешь в действительно важном деле, от которого, возможно, зависит судьба остального мира. Раскаты грома слышались пока еще где-то вдали, но грозовые тучи неуклонно двигались в сторону Кулибинска, обещая удачу.

— Так я не понял, Бонифатий Савельевич, — сказал Земляков, — почему же трупы с кладбища исчезали?

— Вообще-то он мог формировать себя из чего угодно, — сказал Угрюмов. — Хоть из дождя или грязи. Но зачем усложнять, если есть тело? Он просто брал тело и восстанавливал его, только попытки были неудачными. Материализация происходила, то есть на ядерно-молекулярном уровне было все нормально, а вот дух в тело вдохнуть, это у него не получалось, нет!