Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— А ты кто такой?

Ростков жил в твердой уверенности, что все люди братья и потому должны жить в мире. Однако в этот вечер его ждало жестокое разочарование — пьяный Лебядкин схватил его за воротник и вытолкал на мороз, даже шапку надеть не дал, а вслед уходящему Росткову обидно прокричал:

— Ходят тут всякие, а потом соленые огурцы из бочек пропадают!

Семь километров по ночной снежной целине в расстегнутом пальто и без шапки едва не привели к пересмотру Ростковым духовных ценностей. Он задумался, действительно ли все люди братья? И неизвестно к чему бы он пришел, возможно, стал бы нелюдимым мрачным мизантропом, если бы не калитка родного дома. Оказавшись в тепле, присев близ теплой печки с томиком гениального певца деревни Есенина в руках, Ростков тепло подумал, что все люди действительно братья, только, как это часто бывает, среди братьев попадаются и неправильные. Грех на них камень за пазухой держать — даст Бог, исправятся, встанут на путь истинный, а кто же им в этом поможет, как не он, Ростков! Но в гости к нему больше ходить не стоит, пусть сам заходит!

После этих благостных мыслей, Ростков подсел к столу и начисто, без единой помарки написал стихотворение:

Закончив стихотворение, Ростков перекрестился на икону в углу горницы, прошлепал босыми ногами на кухню, выпил холодной воды, погасил свет и неторопливо полез к теплой жене на широкую кровать. Уже через пять минут легкий сон пришел к нему, обнял мягким крылом и заботливо спросил:

— Успокоился, Витенька? И правильно… Давно бы так. Ну, глазоньки закрой, я тебе сейчас сниться буду!

Надо сказать, Ростков был очень влюбчивым человеком, влюблялся он раз в неделю, а иногда даже чаще. Влюбленности его не имели последствий — как человек робкий он никогда не признавался в своих чувствах новоявленной пассии, излагал все на бумаге возвышенными и проникновенными стихами. Жена даже не подозревала, какие страсти бушуют в груди мужа. А если и предполагала, то резонно рассудила — перебесится, настанет время, все эти бабы ему до аденомы будут!

Ростков часто наезжал из своего райцентра в царицынское отделение Союза, где в баре сразу начинал пьянствовать, буйствовать, пытаясь выговориться за все дни сельского молчания. Именно так, по его соображениям, должны были вести себя настоящие литераторы. Так вели себя Есенин и Клюев, Корнилов и Евтушенко, Маяковский и Багрицкий, более того, Ростков полагал, что так тайно прожигали жизнь и Мандельштам с Пастернаком, только на людях этого не показывали.

— Братья! — кричал он, влюбленный в жизнь и поэзию. — Мне нравится, как вы пишите. У вас живопись, а не проза! Выпьем, братья! За поэзию! За мастерство!

Кто знает, какие тропы привели Росткова к офису, где скупали души, может, и без умысла он здесь оказался — так, погулять вышел, но Письменного это встревожило. Он для себя уже почти все решил, поэтому конкуренты ему были просто не нужны.

— Ты что здесь? — угрюмо и подозрительно поинтересовался он.

Чем черт не шутит, вдруг и этот решился?

— Да я уже неделю «Царицынского воеводу» отмечаю! — Ростков зашелестел купюрами в кармане. — Пойдем, Юрик, причастимся! Пока премию не пропью, домой не поеду!

Упоминание литературной премии «Царицынского воеводы», дававшейся за произведения о родимом крае, было неприятно Письменному. Ее уже получили многие литераторы, но вот Георгия (Юрия) «Царицынский воевода» обегал стороной.

От предложения Росткова он отказался наотрез, объяснив больной печенью нежелание разделить радость получения премии собратом по литературному труду.

— А я пойду! — радостно объявил Ростов и, нетрезво ступая под взорами бдительных, но ленивых до действий милиционеров, отправился в ближайший бар.

Письменный тоже проводил его тяжелым взглядом. Потом оглядел подполковника, который стоял на противоположной стороне улицы и внимательно наблюдал за людьми, входящими в офис и выходящими из него.

«Не иначе контора следит. Надо торопиться, — сделал вывод Георгий (Юрий) и тут же успокоил себя: — Ничего, скоро все переменится!»

И открыл дверь офиса ООО «ДА», правильное название которого следовало читать с конца.

Ибрас принял нового посетителя с некоторым недоумением.

Посетитель не был похож на людей, побывавших в ООО ранее. На первый взгляд у него вовсе не было души, лишь при внимательном изучении, было видно, что что-то копошится в груди у посетителя, но Ибрас поостерегся бы делать ставку на то, что это именно душа, — мало ли что паучье может копошиться в груди клиента. Рак, например, или бессовестность.

— Вот, — сказал Письменный, — решил к вам заглянуть…

— Надеюсь, по делу? — сверкнул золотой улыбкой хозяин.

«Ишь ты! — прикинул Письменный. — А дела у мужика идут неплохо, судя по золотым зубам и обстановке. Это вам не республиканская киностудия. Может, не стоит просить чего-то специфически писательского, а прямо истребовать материальных благ?» Возможно, что он и отказался бы от выношенных намерений, но кто поймет душу творца? Конечно, материальных благ Письменному очень хотелось, но еще более он мечтал о славе, полном собрании сочинений, о присутствии его шедевров в школьной программе на предмет написания по этим произведениям сочинений учащихся. Хотелось чествований, всенародного отмечания его, Письменного, дня рождения (по поводу более грустных дат наш герой пока еще не задумывался).

— Что вы можете предложить? — поинтересовался хозяин кабинета. — Вы извините, но я человек весьма занятой.

— Душу, — нагнувшись к собеседнику и заговорщицки понизив голос, сказал Письменный. — Заметьте, душа почти новенькая, хранил, так сказать, надевал по большим праздникам!

— И зря вы это делали, — заметил собеседник. — Цена указанного вами предмета в первую очередь зависит от того, как часто вы ее носили. У вас, конечно, есть определенные условия и требования?

— Это вы о цене? — Письменный сделал над собой усилие и усмехнулся. — Вот я читал, что вы покупаете дорого. Это как, обязательно за деньги? Или вы предоставляете определенные услуги, бартер, так сказать?

— А это как договоримся, — засмеялся хозяин. — Все зависит от клиента. Его желания для нас закон. Если, конечно, это не противоречит законам метафизики.

«Ишь, хохочет, весело ему, — мрачно отметил Письменный. — Тут расстаешься с самым дорогим, а ему смех!» Однако веселье, которому предался желаниедатель, смутило его, наш герой в смущении своем даже забыл, какие высокие цели ставил перед собой, входя в офис.