Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

Они дали телеграмму в милицию Молдавии. А там, на местной киностудии Гоша (Юрий) Письменный уже почти добился от директора и главного бухгалтера киностудии той самой взаимности, о которой мечтал друг Остапа Бендера, решивший жениться на подруге его детства польской красавице Ольге Зайонц. Закрома студии были так близки! Увы! Милиция оказалась расторопнее.

Но Письменный не растерялся. Он заявил, что не чувствует за собой вины, а в доказательство своей непорочности представил справку Института имени Сербского, что предъявитель ее является недееспособным и в силу природной дебильности не может нести уголовную и гражданскую ответственность за свои действия. Одесскому уголовному розыску осталось только огорченно облизнуться, что он и сделал.

Неприятно, конечно, но все неприятности преходящи, не так ли?

Гоша (Юра) Письменный, вопреки выявленной институтом дебильности, быстро сообразил, что следует отсидеться где-нибудь в провинции, и направил свои стопы в город Царицын.

Здесь он встретил настоящую фемину, знойную женщину своей мечты и вступил с ней в любовную связь. Через несколько свиданий фемина понесла и стала требовать от Письменного, чтобы тот узаконил свои с ней отношения путем вступления в законный брак. Но — нет! Наш герой категорически отказывался от всего — от любовных свиданий, от букетов цветов, которые он дарил своей возлюбленной, и, разумеется, от ребенка, которого он никак не мог сделать в силу того… В доказательство Письменный предъявил справку, что с рождения является стопроцентным импотентом. Фемина плюнула ему в физиономию и исчезла навсегда.

От Письменного отвернулись знакомые и члены Союза писателей, включая самых недостойных, но нашего героя это мало смущало.

Вспомнив свое счастливое детство и документы, оформленные в тот период, Письменный начал поддерживать неформальные контакты с Конторой Глубокого Бурения и через некоторое время осчастливил читателей пухлым опусом под названием «Жизнь больше ставки», в которой описал жизненный путь работника вышеупомянутой конторы, выведя его под фамилией Бабуры. За это произведение он получил Почетную грамоту от Конторы Глубокого Бурения, которую немедля приобщил к имеющимся в наличии справкам и документам.

Жизнь в провинции оказалась не такой уж плохой. Письменный получил членский билет Союза писателей и обзавелся еще полусотней различных справок. Стоило, скажем, соседу снизу пожаловаться в домоуправление на затопление, Письменный тут же предъявлял железный документ, что именно в это время он лечил тронутое народными болями сердце в профилактории «Качалинский» и, следовательно, по причине своего отсутствия в городе никак не мог затопить соседа. Случись в подъезде скандал с воплями и затяжным мордобоем, у Письменного всегда была наготове справка, что он плохо слышит и нуждается в срочном приобретении слухового аппарата.

После пьяной драки с писателем Макрелевым, который неодобрительно отозвался о творчестве нашего героя, Письменный в благородном негодовании вытянул соперника тростью по облысевшему черепу и тут же предъявил правлению справку, что по причине здоровья ему нельзя поднимать больше трех килограммов, и членский билет Всероссийского общества «Трезвость». Дело происходило на юбилейном вечере, могли сказать, что он усугубил и находился в не совсем вменяемом состоянии. Членский билет утверждал обратное и всю вину перекладывал на Макрелева, который в обществе «Трезвость» не состоял.

Ночами Письменный творил.

Для этого он брал несколько книг или журналов, подбирал литературу по теме, и переписывал из нее отдельные главы, которые добросовестно соединял вновь придуманными героями. Книги выходили, но подлинного творческого удовлетворения не было.

И все было хорошо, но хотелось славы, Нобелевки в области литературы, на худой конец приличных тиражей.

Информацию о том, что в городе появился предприниматель, скупающий души, Письменный принял с настороженностью — мало ли кто и что говорит!

Наведя справки у знакомых, Письменный понял — вот он, его золотой миг! В конце концов, что есть человеческая душа? Пар, не более. Что же ее беречь? Нет, конечно, свою душу Георгий (Юрий) Письменный ценил высоко, это вам не душа, скажем, поэта Васькина или того же прозаика Макрелева. Да и откуда у них души, так, видимость, пар, возникающий на время и потому ничего не стоящий. Душу имел один Письменный, и душа эта была нежная, ранимая. Такую только справками защищать.

Надев черный костюм и лучшую шляпу, захватив с собой удостоверение ветерана труда, необходимый запас справок и Почетную грамоту от Конторы Глубокого Бурения, Письменный посетил ООО «ДА».

И надо было такому случиться — на входе в салон он встретил коллегу.

Член Союза писателей Виктор Ростков всю жизнь собирал не единожды уже собранный урожай — писал о трудной судьбе крестьянства. Писалось ему довольно легко, ведь что бы в мире ни происходило, положение крестьянства не менялась, как у больного, находящегося в коме. Сборникам своих стихов Виктор Ростков давал названия незамысловатые: «Смирение», «Лучина» или что-то близкое к этому. Ростков проживал в районном центре области, являлся сельским интеллигентом и для того, чтобы поддерживать образ, на его постоянно взлохмаченной благородно седой голове вечно темнела шляпа. Ростков считался меценатом и покровителем местных поэтов, многим прелестным девушкам из провинции он давал рекомендации для поступления в Союз писателей, но все его благие намерения неизменно разбивались о твердый характер секретаря областного отделения Союза Биксиной. Нет, у самого Росткова стихи были хорошими, но вот разборчивости при даче рекомендаций он не проявлял.

К тому же с ним постоянно случались разные неприятные, но забавные истории. Однажды Ростков посетил на дому товарища по перу деревенского прозаика и поэта Лебядкина, который прославился тем, что написал и издал за свой счет несколько шестидесятистраничных романов, повествующих, разумеется, о распаде и гибели села и о безнравственных отношениях, входящих в жизнь трудового крестьянства. Лебядкин был рад гостю, он немедленно полез в погреб, достал оттуда нехитрую крестьянскую закусь и двухлитровую банку самогона. Зажег свечу.

— Так поэтичнее…

Творческие посиделки длились недолго, пил преимущественно хозяин.

После второй стопки Лебядкин читал стихи, после третьей — играл на гармошке, опрокинув четвертую, делал и то и другое одновременно; умаялся, налил себе пятую стопку и похвалился:

— А ко мне в сторожку инопланетянка залетела… Ух я ее! По всякому…

После шестого стопарика Лебядкин недоуменно оглядел сидящего напротив Росткова и зловещим шепотом спросил: