Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Понимаю, — сказал я и поцеловал ее прикрытые глаза. — Не думай ничего, ладно? Мне хорошо. А тебе?

— Я себе все совсем иначе представляла, — сказала Ляля.

Странное дело, даже шепот ее в пустой комнате казался громким. Казалось, даже бесконечный дождь за окном затих, прислушиваясь к ее голосу.

За окном медленно серело.

— Аркаша, — сказала Ляля. — У тебя были другие женщины?

— Откуда? — сказал я, целуя ее в ухо. — Только собрался взрослеть, а тут война, не до этого стало. Ты, Лялька, лучше молчи, у тебя вопросы такие глупые, отвечать на них не хочется.

— Но нам же надо уточнить наши отношения? — удивилась Ляля.

— Зачем? — уже удивился я. — Разве мы друг про друга и так не знаем?

— Знаешь, Аркашка, — она удобнее улеглась на моей руке. — Я такая счастливая сейчас. Закрыть бы глаза, а потом открыть, и обнаружить, что все кончилось, нет никакой войны, никто не умер, и мы с тобой остались живыми. Мама, — голос ее дрогнул, — мама всегда хотела познакомиться с моим мальчиком и увидеть, подходит ли он мне. Странное слово «подходит», правда? Словно не о людях, а о вещах говорят. Ты мне подходишь, Аркашка?

Я подумал и честно признался:

— Наверное, не очень. Важно другое. Важно, что ты мне подходишь, как та половинка яблока, про которую обязательно рассказывают, когда пишут о любви.

Ляля озабоченно посмотрела на часы.

Рука у нее была тонкая, мужские часы на ней сразу бросались глаза. «Наверное, кто-нибудь из штабных сердцеедов подарил, — неприязненно подумал я. — Из боевых трофеев. Снял с убитого фрица и подарил девушке. Обычное дело — дарить девушке часы, которые снял с руки убитого не тобой немца».

— Надо вставать, — озабоченно сказала Ляля. — Я ведь хочу, чтобы ты у нас побывал. Там сейчас моя вторая тетка живет, пусть уж она на тебя посмотрит, раз мама не увидела. Ты пойдешь?

Конечно же мы пошли, но сначала зашли к ребятам в общежитие, и я взял у них здоровый кусок копченой лосятины и большую соленую лососку из запасов, что запасливо дал нам в дорогу лесник. А потом мы сидели в уютной комнате с ее тетей — худой и темнолицей, как все ленинградцы, пережившие первую блокадную зиму, пили жиденький чай с ландринчиками, сделанными из выплавленного сахара пополам с землей, я вежливо смотрел альбомы с довоенными фотографиями и время от времени перехватывал жадные взгляды тетки Капитолины, которые та бросала на еду, и ужасно стеснялась, и злилась на себя за эту несдержанность. Она была коренной ленинградкой, еще помнила литературные салоны Петрограда, была знакома с некоторыми поэтами, чьи имена мне уже почти ничего не говорили, поэтому ей было стыдно, что она так смотрит на еду, и она ничего не могла с собой поделать.

Мне было ужасно жалко ее, но вместе с тем очень хотелось, чтобы Ляля что-то поела, ей еще предстояло добираться до своей части, и я не мог допустить, чтобы она уехала голодной. И рука не поднималась, отрезать ей мяса и хлеба, потому что тетка так смотрела на еду. И при этом мы разговаривали о стихах, о довоенном городе и о Петергофе. Поэтому, когда мы с Лялей вышли на улицу, я почувствовал облегчение.

— Это хорошо, что ты оставил продукты тетке, — деловито сказала Ляля.

Как будто я мог поступить иначе!

— Но ты сама так толком и не поела, — сказал я.

— На аэродроме поем, — сказала она. — Девчонки будут ждать, они обязательно оставят.

Заместитель комиссара Курбаткина выделил «эмку», на которой я довез Лялю до полевого аэродрома, откуда она должна была лететь к своим. Оставшись вдвоем, мы почти не разговаривали, только держались за руки, словно не хотели расставаться, а это соприкосновение могло нас как-то от этого уберечь.

— Слушай, Масляков, — вдруг сказала Ляля. — Если все кончится хорошо, если мы вернемся…

Она не договорила, но я ее прекрасно понял.

Чего она еще могла хотеть, как не того же, что и я?

— Да! — я еще крепче сжал ее маленькую руку. — Да!

А потом я смотрел, как, покачивая крыльями, набирает высоту ненадежный, похожий на диковинную птицу Р-5, на котором улетала Ляля. В горле стоял комок, но на душе было светло и хорошо, душу согревало ненадежное непрочное будущее, в которое мы оба верили.

Я знал, что мы обязательно увидимся, мы не можем не увидеться, но, глядя вслед тающему в сером небе самолету, я мысленно молился Богу, чтобы он уберег Лялю. Странное дело, но я обращался не только к нему. Было еще одно существо, причем гораздо ближе к Ляле, и оно тоже должно было сделать все, чтобы обеспечить безопасность ее полета.

То, что я задержался, провожая Лялю, позволило увидеть мне нечто загадочное, чему я не мог найти никакого обоснования. В этот день с того же аэродрома в Москву улетал старший майор Серебрянский. Сутулясь, он шел к самолету, сопровождаемый немногочисленной группой офицеров. Но не это поразило меня. Что я, отлетов начальства не видел, особенно московского. Только вот… Нет, спутать я не мог — в двух шагах позади майора шел капитан Скиба. Шея у него была забинтована, сапоги, как всегда, начищены, форма подогнана.

Только шел он странно — так могли бы покойники ходить, по крайней мере, те, с кем мы дрались еще несколько дней назад на Алексеевском кладбище, двигались именно так.

— Капитан Скиба? — переспросил я собеседника. — Но вы же сами говорили, что он погиб во время боя на кладбище? Того боя, — голосом обозначил я.

— Я ведь сам это, своими глазами видел, — задумчиво сказал Масляков. — И спутать я его ни с кем не смог. Слишком долгое время я с ним рядом служил. Но вот в чем странность… Вышагивал он рядом с этим самым Серебрянским какой-то деревянной походкой. Неживая, одним словом, у него походка была. Я еще тогда подумал, что чекисты хотели два десятка покойников увезти, а пришлось только одного. Да и то своего. Вернее, нашего — капитана Скибу.

— Так вы полагаете?..

Я не окончил фразы. Уж больно жутко было слушать этот разговор ночью, когда за окном плывут черные тени, а желтые огни пристанционных фонарей кажутся глазами хищного зверя.

— Не знаю, не знаю, — Масляков с сомнением помотал головой. — Я рассказываю то, что видел. Есть у меня некоторые догадки, но я о них даже сейчас в эпоху всеобщей свободы промолчу. Вы когда-нибудь о черных церберах НКВД слышали?

Я отрицательно покачал головой.

— И радуйтесь!.. — еле заметно усмехнулся мой собеседник.

— И вы никогда о своем капитане больше не слышали? — осторожно спросил я.

Масляков удивился.

— А что я мог услышать? О покойниках говорят только хорошее, либо вообще ничего не говорят. Вот только одна была странность. Но это не я заметил, это Дворников Сергей Семенович. Он у нас был большой любитель чтения «Красной звезды». Так вот, Скибе за тот наш бой посмертно орден Боевого Красного Знамени дали, о том и в газетке было пропечатано. Так и указано — посмертно. А еще через три месяца сообщение в той же газете, указывается, что капитан Скиба за выполнение особого задания правительства орденом Красной Звезды награжден. И тоже посмертно.