Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Я в Бога никогда не верил, но коли рядом живые трупы, по которым мы серебряными пулями лупили! Как в это не поверить?

Очередной черный гриб встал у меня под ногами и я, не целясь, выстрелил вниз.

А часовня уже догорала, причем горела она странно — оплывала вниз, как восковая свеча, и что-то ухало, визжало, яростно билось внутри, а потом вдруг все стихло, и сразу же прекратилось шевеление земли, и вроде бы темнее вокруг стало. Некоторое время еще по кладбищу бродили чадящие головешки, теряя свои части, когда цеплялись за надгробия и кресты.

Сергей Семенович сидел на земле, привалившись спиной к мраморному надгробью, а над ним хлопотал Дроздов. И молился отец Федор.

Не знаю, что он там за молитву читал, только его заунывный голос слышался над затихшим кладбищем и как-то успокаивал, через некоторое время казалось, что все эти ужасы не с нами произошли, и вообще, ничего жуткого на кладбище не случилось, так — морок, видимость.

Если бы не капитан Скиба.

Он лежал около догорающей часовни, лицо его оставалось яростным, даже злым.

А ведь он нас этим ломом всех спас. Он и отец Федор. Я вдруг вспомнил, как мы отпускали шуточки по поводу запасов, хранившихся до поры до времени в его сидоре, и мне стало стыдно.

Думали — блажь поповская, а вот пригодились.

А тут ребятишки комиссара Курбаткина подтянулись. Только воевать им уже не с кем было. Зрелище им досталось жутковатое, а работа совсем уж неаппетитная.

На следующий день во второй половине дня из Москвы прилетел старший майор Серебрянский. Лысый такой, с впавшими щеками аскета и пронзительным взглядом, который было трудно перенести. Говорят, его до войны посадили, даже вроде расстрелять хотели, а с началом войны, когда Родина в опытных диверсантах нуждаться стала, выпустили и чуть ли не главным по организации диверсий в немецком тылу сделали.

И начались допросы.

Допрашивал он каждого из нас порознь, но вопросы, как мне кажется, были одинаковыми: кто и где стоял, что делал и в какой последовательности, что делали Авруцкий и Скиба, кто и что говорил, сколько могил было разрыто, а потом еще и странные вопросы типа, не чувствовал ли кто-то из нас чего-нибудь странного в последние дни. Не было ли приступов беспокойства или снов страшных, видений каких-нибудь странных. Он прогонял нас всех по кругу и начинал заново, каждый раз внимательно вслушиваясь в рассказ и сверля при этом каждого из нас взглядом. Мне уже надоедала это сказочка про белого бычка, хотелось сдерзить, и я уже с трудом сдерживался. С подобной системой допросов я еще не сталкивался, бывали моменты, когда субъекту допроса требовалось в рыло дать или, научно выражаясь, оказать на него определенное физическое воздействие с целью понуждения к даче показаний, так это же враг напротив тебя сидел, или, что еще хуже, предатель, которого и человеком-то назвать было невозможно. А здесь… Ну чего, спрашивается, нас допрашивать по десять раз на дню было, если ничего нового мы уже сказать не могли? Достаточно было сходить на кладбище и посмотреть последствия этой жуткой ночной атаки. Любому дураку сразу же стало бы все ясно.

На второй день после еще одной бессонной ночи все стало ясно и Серебрянскому.

— Повезло вам, — сказал он. — А вот ваш капитан, тот да, не уберегся.

Посидел немного, постукивая карандашиком по столу и разглядывая меня, как диковинную птицу, склонил голову к худому угловатому плечу, и негромко сказал:

— Обо всем, что на кладбище было, — забыть. Тебе ясно, старший лейтенант? Не было никакого старшего майора Авруцкого, не было никаких гробов и капитана вашего тоже никогда не было. Доступно?

— Так точно, товарищ старший майор! — сказал я.

— Вы еще просто не представляете, как вам всем повезло, — сказал Серебрянский. — Говорил же в Москве, незачем со всем этим связываться! В зеркало давно смотрелся?

— Некогда было красоту наводить, товарищ старший майор, — я тронул небритый подбородок.

— Будешь бриться — не удивляйся, — уже более добрым голосом сказал Серебрянский. — Тебе сколько лет?

Двадцать четыре мне тогда исполнилось. Аккурат перед прибытием Авруцкого мы эту дату отметили, сразу после того самого жуткого «мясного» дела. Спиртику выпили, а жратва просто в рот не полезла, хотя и голодные мы тогда были.

После того как майор ушел, я вышел в коридор, где среди двух мраморных колонн висело большое — в человеческий рост — зеркало.

Поначалу я ничего особенного не заметил.

Только потом, уже приглядевшись, отметил седые пряди. У меня волосы темные, а тут их словно серебряной пудрой посыпали. Но что волосы — мелочь! Небеса надо было благодарить, что совсем седым не стал. Старшему майору, конечно, хорошо приказывать, мол, забыть и не вспоминать. А вы оскал покойника видели в сантиметрах от своего лица? А вы тот самый запах вдыхали?

Можно постараться реже все это вспоминать. А вот забыть уже никогда не получится. До самого последнего дня.

Конечно, сразу большое облегчение чувствуешь, когда тебя перестают неизвестно в чем подозревать. А тут нам еще по пять суток отпуска объявили. Наверное, старший майор Серебрянский распорядился.

Мужики в общежитии НКВД остались, выспаться решили, а я поторопился в домоуправление. Не хотелось мне бездомным бродягой грядущий День Победы встречать.

Крыса эта из домоуправления встретила меня как близкого родственника.

— Вы, товарищ Масляков, можете не волноваться! — блеял он, — квартирку мы вашу освободили, даже все ваши вещи целы, уж будьте покойны, Сахнин дело знает! Вы сейчас на квартирку пройдете? Желаете, чтобы я вас сопровождал или работника домоуправления выделить? Мы ведь там и замочки на всякий случай поменяли, и печать казенную поставили. Все чин-чинарем, можете не волноваться, Сахнин дело знает!

И так он лебезил, так все фамилию свою вворачивал в разговор, чтобы я, не дай Бог, после войны не забыл, кому сохранением жилплощади обязан, что мне стало тошно.

В квартире на первый взгляд все было прежним. Почти прежним. Окна были крестообразно проклеены газетными полосками, чтобы при близком разрыве стекла не вышибло. Запах был другой. Чужими в квартире пахло. Даже по мелким и незначащим деталям было видно, как торопливо товарищ военврач из квартиры убирался, даже сапоги в прихожей оставил. А может, бросил. Мне это безразлично было.

Альбом с семейными фотографиями лежал в нижнем ящике комода. Комод тоже уцелел, только в другой комнате оказался. А рядом с ним на подоконнике стоял глобус. Его мне купил отец в шестом классе. Я крутанул глобус, посмотрел, как вращаются вокруг земной оси нарисованные материки и океаны, потом сел за стол, открыл альбом, и на меня вдруг пахнуло недавним детством…