Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Кажется, это в пятый раз. Нет, я еще понимаю, когда один, два раза. Третий тоже готов принять. Все-таки не простое число. Троица, триединство. Тримурти. Многие почитают. Но после третьей неудачи, наверное, можно было и остановиться! Куда дальше? Что за упорство? Четыре, кстати, много где не считается счастливым числом. И это был закономерный крах. Я думал, что окончательный и бесповоротный. Но нет, год и два месяца — и ты снова здесь. Мне уже становится интересно — это мазохизм такой?

Шумер вздохнул и проколол вилкой пельмень.

— Я пока не знаю.

Собеседник рассмеялся.

— А вот это восхитительно! Ты сегодня один? Или подготовил мне сюрприз?

Он проглотил один за другим два пельменя.

— Какой сюрприз? — спросил Шумер.

Мужчина вкусно, со смаком куснул хлеб.

— Ну, подвижников, адептов, апостолов, психов. Кого ты там обычно собираешь на бой со мной? Это, кстати, не один из них?

Он вилкой показал в окно. У входа в вокзал, там, где раньше курил милиционер, теперь стоял Петр. Судя по повороту головы, он смотрел на кафе.

— Нет, — сказал Шумер, — в этот раз я решил попробовать в одиночку.

— Ну и глупо, — сказал мужчина, слизнув языком сметану в уголке губ. — Я вспоминаю третий заход. Ты ведь там, кажется, целый состав обратил, да? Пятьдесят четыре на восемь… Это же четыреста с лишним человек!

— Это была ошибка.

— Ну, нет, почему? Ты попытался, ты был в своем праве. Люди тебе верили, шли за тобой, хотели чего-то большего. Да. Только ты не учел, что они изначально слабы. Просто по природе своей, по человеческой. Редко кто из человеческих особей способен на самопожертвование. А уж если самопожертвование несколько абстрактно и необходимо терпеть его изо дня в день…

Мужчина печально присвистнул.

Минут пять он задумчиво ел пельмени, не забывая мазать горчицей хлеб и подливать себе водки из бутылки. Глядя на него, потихоньку занялся своей порцией и Шумер. Было вкусно, надо признать.

Ожил станционный громкоговоритель, и невнятные, громкие слова разнеслись над путями.

— Слушай! — сказал мужчина, промокая хлебом остатки воды и сметаны. — А ты не хочешь на них посмотреть?

— На кого? — спросил Шумер.

— На тех, кого ты здесь бросил, — сказал собеседник. — Не скажу, что жизнь их устроена, но с голоду не пухнут.

— Нет, — мотнул головой Шумер, — потом.

— Они ведь тебя любили.

Шумер склонился над тарелкой.

— Знаешь, — сказал мужчина, — я много думал на тему, чего в людях больше, к чему они охотнее тянутся, к добру или к злу, согласись, сакраментальный вопрос, но без него никак. — Он почесал лоб мизинцем. — Даже для интереса счет вел. Каждый день в два столбика выписывал. В некотором роде с тобой соревновался.

— Победил? — глухо спросил Шумер.

— Не-а.

Шумер изумленно поднял глаза.

— То есть, как?

Мужчина бросил в рот последний кусок хлеба.

— Ты не удивляйся, ты тоже не победил. Победили серость и безразличие. Да, для меня это тоже было открытие. Люди, в массе своей, оказались серы и безразличны. Чтобы сдвинуть их в ту или иную сторону, как я понимаю, и тебе, и мне приходится прикладывать прорву не всегда окупающихся усилий.

— Мои — окупаются, — сказал Шумер.

Мужчина расхохотался.

— Вот чего мне не хватало! Твоей самоуверенности и безапелляционности! Эх, были бы они хоть на чем-то основаны, кроме слепой веры. Впрочем, я о чем? Помнишь же постулат, что якобы дьявол ограничен в средствах и вынужден добиваться того, чтобы человечество губило себя самостоятельно, своими же руками? В том смысле, что он — не деятельно участвующая сторона. Ну, как? Там подтолкнуть, здесь — уронить зерно сомнения, где-то настроить или шепнуть вовремя сладкую мысль, но все остальное человек делает сам, сам зло в душе растит, сам его лелеет, сам генерирует в окружающую среду.

Он вылил в стакан остатки водки.

— А потом я подумал: разве с противоположной, твоей стороной не так? И, представь, по зрелому размышлению оказалось: так! Она тоже ограничена, ей тоже требуется, чтобы человек самостоятельно выбрал, скажем так, путь совести и добра и следовал ему. В светлом уме и здравой памяти. А все почему? Потому что человек из равнодушной чушки способен прорасти только сам, мы же лишь призваны раздуть тот огонек, что в нем зародится, и никак иначе. Ну, может еще затушить, если огонек нам не нравится. Нет, я согласен, периодически мы в силах… Вот как ты в третью свою попытку с целым пассажирским воинством. И что вышло? Пшик! Растворилось твое воинство, потерялось в прямом и переносном смысле. Поэтому я предпочитаю тонкие, точечные, почти гомеопатические воздействия. И ты знаешь, ничего не приходится потом исправлять. Человечки сами с собой делают все остальное.

Мужчина одним глотком осушил стакан.

— Я хочу это изменить, — сказал Шумер.

Его визави улыбнулся широкой, открытой улыбкой.

— Всегда пожалуйста. Мне нравится наше противостояние. Не пойми меня неправильно, но я смотрю на твои усилия, как старший, более опытный и более искушенный коллега. У тебя ничего не получится.

Шумер отставил тарелку.

— Спасибо.

Собеседник сморщился.

— Давай без упоминания в суе нашего общего знакомого. Можно было не говорить ничего. В конце концов, это мелко. Не пристало твоей стороне.

Шумер выдавил кривую улыбку.

— Тогда, вот.

Он подвинул монеты к мужчине.

— Н-да, — посмотрел на них тот, — не тридцать сребренников. Но я, знаешь, не брезгую даже малыми капиталовложениями.

Мужчина переправил монеты в карман пиджака.

— Тем более, ты почти ничего не съел. Будешь еще? — спросил он, указывая на тарелку.

— Нет, — сказал Шумер.

— Что ж, — мужчина аккуратно придвинул порцию к себе. — Так какие у тебя планы? Или я лезу не в свое дело?

— Пока никаких.

— Неужели? — Собеседник Шумера разглядывал пельмени, словно искал в них гармонический порядок. — То есть, мне не готовиться?

Шумер пожал плечами.

— К чему?

— К тебе.

— Я еще не определился.

— Ты ехал вообще без плана? — удивился мужчина. — Знаешь, скажу тебе, это никуда не годится. Ни плана, ни апостолов. Куда ты катишься? Это, друг мой, получается, в твоем неприглядном лице прибыло в Пустов вырождение идеи. А где боевой задор? Где исступление? Где румянец? Где люди с твоим именем на устах?

— Тебе же проще.

— Это как посмотреть. За тобой теперь придется приглядывать в оба глаза.

Шумер отступил от столика.

— Моя квартира цела?

— Разумеется! Полы вымыты, герань полита. Шучу.

Мужчина поднял тарелку на уровень глаз. Взгляд его из-за нагромождения пельменей был лукав.

— Уже уходишь? — спросил он.

— А что?

— Смотри, как могу!

Мужчина наклонил тарелку и раскрыл рот. Сметана, вода из-под пельменей, сами пельмени плеснули ему в лицо, брызнули на шею и ворот рубашки, пролились вниз потоком, оставляя мокрые пятна на дорогом костюме.