Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Зачем полный налил?

— Я отнесу, — сказал Шумер.

— Это с чего?

— Мне не трудно.

— Тогда иди, — старушка, пропуская Шумера, отступила к стене.

За домами прогудел, простучал по рельсам короткий состав. Зажглось несколько окон. Шумер спустился, стараясь не расплескать. В мокрых ботинках чавкало.

— Прямо, — сказала старушка.

— Я понял.

Бидончики казались невесомыми.

— У вас много кому вода нужна? — спросил Шумер.

— А, так ты оптовик! — догадалась старушка и скомандовала: — Теперь налево. И почем у вас обслуживание?

Шумер повернул, уходя от насыпи в сторону железнодорожной ветки. Песок облепил штанины. Проплыл мимо сарай из серых от времени досок. За сетчатыми дверцами под навесами прятались поленницы и велосипеды. Все выглядело обветшалым, ржавым, потерянным. Под навесы, наверное, хозяева не заглядывали годами. Возможно, и сами хозяев уже в живых не было.

— Я не оптовик, — сказал Шумер. — Вчера я наносил воды жильцам в доме через дорогу, сегодня могу вам.

— Во второй подъезд, — направила его старушка к низкому, давно не штукатуренному домику. — Так ты что, грехи так замаливаешь?

— Почему сразу — грехи?

Старушка скептически чмокнула губами.

— Милый мой! Сколько лет живу, а впервые вижу, чтобы по своей воле кто-то кому-то добро делал. Стой.

Шумер выставил на предподъездную скамейку оба бидона.

— А я делаю.

— Дурной что ли?

— Кто-то же должен.

— Давай-ка присядем, — сказала старушка, запахивая длиннополый плащик и устраиваясь рядом с бидонами, — устала я за тобой гнаться, употела, так ножищами и отмахиваешь. Думаю, сейчас прибавит и скроется, только мою посуду и видели. Садись.

Она похлопала по крашеным доскам скамейки. Шумер улыбнулся и сел. Старушка просунула ему руку под локоть и, как школьница, поболтала ногами в воздухе. На ногах были яркие желтые носки и сандалии.

— Я вот, знаешь, что думаю? Люди в такое добро, как ты его представляешь, давно уже не верят, и, по совести, правильно не верят. Оно только вред несет. И тебе, и тому, кому ты свою помощь предлагаешь.

— И вам? — спросил Шумер.

— И мне. Я разве особенная? Ты слушай, — старушка поддернула его за плечо, чтобы он ниже, как ей было удобнее, пригнул голову. — Во всякой такой вещи, как доброта, основное что?

— Желание?

— Нет.

— Возможность?

— О, господи. Действительно, невелик умом. — Старушка пожевала губами, раздумывая, видимо, стоит ли открывать сидящему рядом с ней балбесу опыт своей жизни. — Ладно, — сказала она, — сделаю тебе доброе дело, за которое потом буду расплачиваться. Запомни: самое главное в доброте — необходимость.

Шумер улыбнулся.

— Я думал об этом.

— Так подумай еще раз. Добро нужно делать только тому, кто в нем нуждается и кто просит тебя о помощи. Иначе это не добро, а потакание собственной гордыне.

— Вот как? Жестко.

— Я, милок, по другому не умею.

— А человек разве может оценить, нужна ли ему помощь?

— Всегда.

Старушка была безапелляционна. Глаза ясные, рот сомкнулся — иное слово клещами не вытащишь. Шумеру стало забавно. Уж не Бугримов ли под старушку представился?

— Значит, и вам…

— Я тебя просила?

— Нет.

— Вот и слушай дальше. Когда ты человеку помогаешь, ты делаешь его не способным справиться с бедой самостоятельно. Твое великодушие становится оправданием его лени, рассеянности, беспутства, глупости. И скоро оба вы становитесь зависимы друг от друга. Ты, помогая ему, тешишь чувство собственного величия и благости. А тот, кому ты помогаешь, упивается своей ничтожностью, лишь бы на него и дальше добро, как манна, сыпалось из твоих рук. Бог же именно потому посылает нам испытания, чтобы мы смогли сами преодолеть их. Нет испытаний непреодолимых…

— Есть люди слабые.

Старушка кивнула.

— Вот слабые тебя и попросят. Тогда и помогай.

— Хорошо, — сказал Шумер. — А если человек не знает, что можно попросить о помощи? Если он не имеет возможности попросить? Если ты видишь, что помощь ему просто необходима, а он этого не осознает?

Старушка сползла со скамейки.

— Все, я отдохнула. Пошли.

— А если со всем человечеством так?

— Бидоны бери.

— Что, нет ответа?

Старушка открыла подъездную дверь. Шумер с бидонами протиснулся мимо нее.

— А как же врачи? — спросил он. — Им тоже осведомляться о допустимости помощи? Или пожарные? Или человек, прыгнувший за несчастным упавшим с моста, ему о гордыне думать или все же спасать?

— Второй этаж.

Шумер, помедлив, раздраженно затопал по ступенькам. Было темно. Лампочка наверху горела, освещая лишь простенок между квартирными дверями. Слабо пахло кошками. Дерево поскрипывало под ногами.

— Все, стой, — сказала старушка, когда Шумер поднялся на площадку.

— Так что? — спросил он. — Что с моими вопросами?

— А ничего, — легко ответила старушка, звеня ключами в кармане плащика. — Чего на глупость отвечать-то? Знаешь такое слово «кадавр»? Это нечто неживое, но неким образом ожившее. Вот и ты, милок, слепил такого кадавра, так еще хочешь, чтобы я за него перед тобой же и оправдывалась.

— Не понял.

Старушка вздохнула и, провернув ключ в замке, открыла перед Шумером квартиру.

— Ох, милок, учиться тебе надо. Тут чего непонятного? Иди за мной.

Шумер шагнул за плащиком в прохладу и в сумерки оклеенной темными обоями прихожей. Из квартирных недр в коридор беззвучно выбежал дымчатый толстый кот и застыл, видимо, потрясенный тем, что вместе с хозяйкой в его мир, на его безраздельные угодья притащилось еще одно существо. Шумер наблюдал эту оторопь в вертикальных зрачках и голубой радужке, но удалить себя не мог.

Да и не хотел.

Кот, словно не веря, мотнул башкой.

— Это Киря мой, — сказала старушка и, расстегивая плащик, толкнула дверь в кухню. — А тебе сюда, милок.

Из двери вывалился прямоугольник солнечного света. Шумер, покачивая бидонами, проследовал в проем. В кухне было чистенько, но совсем голо. Из мебели — стол да шкафчик. Будто и помощь не нужна.

— Ставь на пол, где картонка.

— Не ви… — Шумер развернулся. — А, вижу.

Старушка заглянула, проинспектировала.

— Вот и славно.

— А по поводу кадавра? Что я за глупость сказал?

— А сам не соображаешь? — старушка посмотрела на Шумера ясными глазами. — Ты между бедой и добрым делом неужто совсем различия не делаешь?

— В этом смысле — кадавр?

— В этом, в этом.

— Ну, хорошо, — сказал Шумер. — Хорошо. Беда — это одно, доброе дело — другое. Я действительно несколько переборщил. А с человечеством — что?

Он пропустил кота в кухню. Тот удостоил его ленивым поворотом головы и сунулся обнюхивать бидоны.

— А чего это ты, милок, человечеством озаботился? — удивилась старушка. — За ним уж приглядывают, будь спокоен.