Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

Ответить Людочке не дал осторожный стук в дверь.

— Можно?

Петр одним глазом заглянул в щель.

— Можно, — сказал Шумер.

— Воркуете?

Петр со свернутой постелью втиснулся в комнатку, сделав ее крохотной и тесной. Он повернулся, стукнувшись о комод, видимо, выбирая, куда положить принесенные полушубок и отцовское пальто, затем шагнул к стулу у окна и свалил их там.

— Ой, вы с поезда! — узнала его Людочка.

— Петр, — подал руку Петр.

— Очень приятно.

— Ночью холодно, — сказал Петр, повернув голову. — А у вас тут, смотрю, гамак.

— Сережа на нем спал, — сказала Людочка, прижимаясь к Шумеру.

— Это понятно.

Людочка, видимо, посчитала комментарий оскорбительным.

— Сережа просто особенный.

Шумер видел, что Петр с трудом сдерживает ухмылку.

— Я согласен, не возражаю. Но ему есть, куда стремиться. Мы с ним поспорили вчера насчет доброты в людях, так он просто и чрезвычайно добр.

Людочка нахмурилась.

— Не понимаю вас.

— А-а, — махнул рукой Петр, — не обращайте… — Он посмотрел на Шумера. — Здесь вымыться можно?

— Умывальник на кухне, — сказала Людочка.

— И все?

— Еще есть баня, но она работает с полудня, — сказал Шумер. — По вторникам, четвергам и пятницам.

— Вот это и надо менять! — недовольно сказал Петр. — Люди меняются, когда видят, что что-то меняется ради них. Многого ведь не нужно. О, — он подхватил полотенце с олимпийскими кольцами, — я возьму?

— Конечно, — улыбнулся Шумер. — Сейчас ты стал добрее?

— В смысле?

— Ну, ты получил что-то, что сделало твою жизнь лучше. Разве ты и сам сейчас не должен сделаться лучше?

— Вы про полотенце, что ли?

— Конечно.

Петр поднялся.

— Это другое, — он перекинул полотенце через плечо. Оно было похоже на заплатку. — Я вам про то, что без реальных подвижек по условиям существования никто про доброту даже заикаться не станет. Чего бы, блин, водопровод не провести?

— Кому? — спросил Шумер.

— Людям!

— Я про то, кто должен его проводить.

— Городское начальство, — сказал Петр.

— То есть, сами люди?

— Нет, вы должны их к этому подтолкнуть.

— Людей или начальство? — спросил Шумер.

— Да идите вы!

Сердитый Петр вышел в коридор. Судя по тому, что на кухне вовсю звенел язычок умывальника и шумели дети, водные процедуры для него пока откладывались.

— Сереж, а тут кормят? — спросила Людочка.

— Ну, завтрак мне обещали, так что разделим на троих.

— И на Петра? — удивилась Людочка.

— Он тоже претендует на апостола, — сказал Шумер.

— Он только ругается.

— Такой человек.

— Сереж, ты все же слишком добрый, — Людочка поцеловала его в плечо. — Ты многое можешь…

— Совсем немногое.

— Не ври, я знаю, — девушка запустила пальцы в спутанные волосы Шумера, повела ноготками сквозь прядки. — Ты со способностями. Но нам нужно переехать. Здесь шумно и без удобств. Как ты будешь работать?

— Я неприхотлив.

— Я тоже, — сказала Людочка. — Но ты же хочешь, чтобы люди за тобой шли. А если они увидят тебя в этих старых брюках, в этой футболке, не стриженного, меня без колготок, знаешь, что подумают? Подумают, сапожник без сапог. Зовет людей строить новый мир, а сам ничего в жизни не умеет.

— Так я не за сапогами зову.

— И кто тогда за тобой пойдет? Люди ведь сначала погонятся исключительно за сапогами. Людям сапоги нужны.

Шумер приобнял Людочку.

— Тогда они ничего не увидят, кроме сапог, — шепнул он ей на ушко.

— Сереж, ты у меня все-таки тупенький, — сказала Людочка.

Шумер улыбнулся.

— А ты — не первая, кто так говорит.

— А вот это — обидно.

Людочка дернула плечом, встала и отошла к окну, попутно отпихнув пальто с полушубком. Говорить стало не о чем. Шумер же задумался о том, почему женщины рядом с ним обязательно пытаются показать себя с худшей стороны. Статистика у него была богатая. Четыре из пяти непременно желали командовать. Некоторые напрямик, другие, обволакивая, исподволь, третьи — предлагая в обмен свое общество и, соответственно, тело. А пятая из пяти неизменно случалась жертвенной овечкой, готовой всюду следовать за своим господином, без соображения, без протеста, без воли.

Конечно, за ним шли и другие женщины, но они обычно находили свое счастье в других мужчинах, предпочитая простое и понятное бытие эфемерным призракам Шумера. Да, подумал он с горечью, я — продавец призраков. Я продаю мечту. Человеческую мечту — человечеству. А оно ахает, говорит: да-да-да! — и встает в очередь за сапогами. Или за гречкой. Или за жилплощадью.

И вот ты уже машешь в одиночестве: сюда! Сюда! А тебе цыкают: уймись, малахольный. Новый мир — не новые сапоги.

— Что, заждались?

Петр вошел в комнатку, вытирая полотенцем голову. С головы капало.

— Петр! — кинулась к нему Людочка. — Хоть ты скажи ему, что он поступает неправильно!

— Это про что?

Петр задержал руки девушки в своих руках несколько дольше, чем того требовал момент. Пожалуй, он был даже не прочь обнять Людочку, но в присутствии Шумера это выглядело сомнительным действием.

— Сережа не понимает, что для любой работы необходимы условия. Пусть мы и апостолы, но нам же нужно что-то есть, во что-то одеваться!

Петр посмотрел на Шумера, с закрытыми глазами откинувшегося к стене.

— Все он понимает, — сказал он. — Он просто нас испытывает. Он же должен убедиться, что мы не расколемся при первом же шухере.

— Шухере?

— Это из кино, — сказал Шумер.

— Я же говорю, — сказал Петр, — все понимает, все слышит. У него свои соображения, Людочка. Нам до них расти и расти.

Шумер потер лицо ладонями.

— Соображения простые, — сказал он. — Если вы со мной, то не ждите манны небесной. Если вам чего-то не хватает, то я не держу.

— Сереж, — упавшим голосом произнесла Людочка, — это значит, я и поесть не могу попросить?

— Э, у меня есть.

Петр выскочил за дверь и вернулся с тощим оранжевым рюкзачком. Согнувшись, он расстегнул на рюкзачке молнию и выудил из недр нарезанную четвертинку хлеба в целлофановом пакете, длинный огурец и сырок в фольге.

— Петр!

Людочка на радостях чмокнула студента в щеку. Петр словно случайно задержал ладонь на ее талии.

— Это еще с дома.

— Ты — замечательный! — сказала Людочка. — Сереж, ты будешь?

— Нет, вы располагайтесь, — Шумер встал, уступая кровать. — Пойду тоже умоюсь.

Он вышел из комнатки под скрип пружин и деловитое раскладывание на журнале, выдернутом из дедовой подшивки, нехитрой пищи. Мимо него с клеткой проследовала девочка Вика, остановилась, повернулась, закрыла зачем-то один глаз.

— Хотите Хрюню посмотреть?

— Нет, — сказал Шумер.

На кухне брякала посуда. Из большой комнаты шумели телевизионные голоса.

— Он не кусается, — сказала девочка.