Андрей Кокоулин - Секретарь

— Да кое-как нашёл.

Лёшка выполз из комнатки и бросил газетный ворох на пол. Затем, присев, расстелил у стены пестрящие объявлениями экземпляры многотиражки. Сдам квартиру, куплю металлолом, ласковая кошечка ищет хозяина.

— И с моей стороны, — сказал Штессан.

— Блин.

— Думай головой. Если тебе нужны газеты, то и мне они нужны тоже.

Лёшка протиснулся между стеной и козлами. Газеты легли не аккуратно, но Штессану он, блин, и не нанимался. Слугу нашли, ага. Подай-принеси.

— Всё.

— Тогда начали.

Штессан наклонился к кювете.

Лёшка посмотрел, как под липким шуршанием его валика грязно-серая поверхность превращается в ярко-жёлтую, и решил, что зря не полез наверх. С козел красилось легче. Штессан вообще был как автомат. Робот. К кювете — от кюветы, к кювете — от кюветы. А в промежутке — ших-ших по стене. И, блин, ни капельки краски на полу.

— Ты как там? — на мгновение отвлекся Иахим.

— А-а… я это… нормально, — Лёшка сноровисто задвигал валиком по кювете. — Сейчас примерюсь… А мы глюков от краски не нахватаем?

— Чего?

— Не задохнёмся?

— Крась давай.

И снова сверху полетело — ших-ших, ших-ших.

Лёшка упёр валик в стену. Вни-и-из. Кривоватая жёлтая полоса легла на серое, истончаясь и бледнея с каждым сантиметром.

И как тут делать два прохода?

Лёшка поволохал валик в кювете и, не отжимая лишнее, быстро перенёс его к стене. Краска потекла наплывами, капелью пролилась на газеты. Зато два прохода точно было. Вниз и вверх. Во, теперь нормально.

Он полюбовался сделанным. Правда, у Штессана уже чуть ли не половина была закрашена. На козлах всё-таки быстрее получается.

Лёшка потёр ладони о халат и принялся красить дальше.

Краска почти не пахла и впитывалась хорошо. А вот кисть руки от нажима на валик да постоянного движения стала ныть непереносимо.

Лёшка со свистом втянул воздух и сел у противоположной стены.

— Что? Всё? — обернулся Штессан.

— Всё, — кивнул Лёшка.

Иахим посмотрел на Лёшкину работу.

— Тут и трети нет.

— Рука…

Лицо Штессана приняло свирепое выражение.

— Ну-ка, встал и докрасил.

— Не могу, — Лёшка для убедительности простонал. — Я, наверное, что-то вывихнул.

— Ясно.

Штессан легко спрыгнул с козел. Несколько секунд он вглядывался Лёшке в лицо, выискивал что-то сквозь прищур, затем схватил его за ворот халата.

Лёшка почувствовал, как ткань впилась в горло.

— Эй, — прохрипел он, — вы чё?

— Ничё.

Штессан сжал ворот сильнее и потащил Лёшку по коридору. Только не в сторону кабинета, не к Мёленбеку, а к комнатам за обеденным залом.

Лёшка шкрябал ногами, но встать у него никак не получалось, кулак Иахима мешал, дыхание прерывалось, линолеум скользил, и даже какие-то круги в глазах поплыли.

— С-сюда, вянгэ.

Штессан поддернул сильнее, Лёшка больно треснулся об угол косточкой, и на весу, на коленках, помогая себе руками, пополз следом.

Слёзы обожгли уголки глаз. Обида заклокотала в горле. Ненавижу! Какое он имеет право? Я же не сделал ничего!

— Я вам что… собака? — всхлипнул Лёшка, не понимая, куда и зачем его волокут.

Под ладонь попалась ступенька.

Они поднялись на второй этаж, и тут Штессан, разжав кулак, опрокинул Лёшку на жесткий, пружинисто прогнувшийся пол.

— Слушай, вянгэ!

— Я не вянгэ, — ожидая удара, зажмурился Лёшка.

— Ты — вянгэ, пока я не скажу обратного, — ощерился, нависая, Штессан. — Даже если Солье этого не одобрит…

Он посопел носом, затем рывком поставил Лёшку вертикально.

Шрам на правой щеке Иахима из тонкого белого превратился в розового, пульсирующего червя.

— Я обещал тебе обучение?

— Я не хочу уже! — всхлипнул Лёшка.

— Сопли подбери! — рявкнул Штессан. — Выпрямился! Подбородок вперед!

Размазав мокрое по щеке, Лёшка выполнил команды. Оказалось, он выше Иахима.

— И что?

Штессан зашёл ему за спину.

— Знаешь, — сказал он, дохнув в затылок, — когда-то ассаи-отступники придумали пытку для своих пленников. Особым способом они погружали их в состояние, где человек не ощущал ни своего тела, ни того, что находится вокруг него. Пленнику казалось, что у него нет глаз, рук, ног, языка, носа… кожи. То есть, он ничего не чувствовал. Ни верха, ни низа. Ни времени. Стоит он или лежит. Он мог только думать. — Палец Штессана коснулся Лёшкиного виска. — И всё.

Лёшка вздрогнул.

— Зачем вы это…

Собранные в щепоть пальцы клюнули его в основание шеи.

— Потом, когда гнездо ассаев в Голубых горах было разгромлено, — сказал Штессан, — гвардия принцессы включила это испытание в методику отбора. Ты знаешь, что я был зачислен в гвардию принцессы?

— Н-нет.

— Во-от, теперь знаешь.

Пальцы Штессана вновь клюнули Лёшку, теперь уже под левую лопатку.

— Что вы…

Лёшка попытался повернуть голову и не смог.

— Ты слушай дальше, — сказал Штессан, все также оставаясь за спиной. — Ассаи, конечно, были мрази редкостные, водились с мертвечиной, поклонялись Тьме-Ольванге, много народу погубили. Но и какое-то благородство им было свойственно. Так, если человек начинал правильно и упорно мыслить, то пытка прекращалась сама собой. А может в этом была слабость их искусства. Теперь уже и не дознаешься. Чуешь, к чему клоню?

— Не надо, — дрожащим голосом произнёс Лёшка. — Я всё понял.

— Понял! — фыркнул Штессан. Щепоть толкнулась Лёшке в поясницу, затем в правое плечо. — Ты ещё ничего не понял.

— Я понял! — вскрикнул Лёшка.

— Ты трусишь, — Иахим встал перед ним. Худое заросшее лицо его было серьёзно. — Но это не избавит тебя от испытания. Сейчас я отправлю тебя в ойме, так называли это состояние ассаи. И только от тебя будет зависеть, как долго ты в нём останешься. Повторю: выход — в том, о чём и как ты думаешь.

— Я не хочу.

— Мало ли, кто чего не хочет.

Штессан наставил на Лёшку палец, примериваясь, коснулся кожи чуть выше переносицы.

— Пожалуйста…

— Ну, заканючил.

Вокруг был пыльный зал, сквозь полукружье грязного окна пробивался свет, редкие колонны уходили под потолок, к стропилам, на цепях висели кожаные «груши», наполненные песком. В дальнем конце белели четыре двери.

Что здесь быдо раньше? Бальный зал? Гигантская мансарда?

— Приготовься, — сказал Штессан. — Бам-м!

Его палец кольнул Лёшку в лоб.

Лёшка не успел и вдохнуть — всё выключили. Свет, зал, самого Штессана. Осталась одна тьма. Чернильная. Бесконечная. Сплошная.

Ойме.

Эй, прошептал Лёшка и не услышал собственного шёпота. Губ не было. Горла не было. Воздуха не было. Тьма.

Паника вспухла в Лёшке невидимым комом. Куда? Что? Как? Я жив? Я стоял в зале, я точно стоял в зале, а Штессан нажал пальцем. Это, наверное, гипноз. Манипуляция. Он что-то сделал со мной. Надо… или кричать… Чем кричать?