Андрей Кокоулин - Секретарь

Интересно, а если человек мёртвый?

Лёшка на несколько секунд даже дышать перестал. Ну да, как выдернешь мёртвого? Которого или цоги, или хъёлинги…

Может, он поэтому и не видит никого? Так мертвец к нему и явится, ага. Или же человек просто слишком далеко от места, где стоит особняк? Да нет, наверняка это не имеет значения — далеко или близко. С мертвецами вот не совсем ясно.

Монета врезалась в ладонь. Ну, давай же дурацкое хельманне. Не отзовешься — блинским обзову. Лёшка сцепил зубы. Темнота в зажмуренных глазах пульсировала и плевалась пятнами.

Так, надо сосредоточиться. Фу-у-у…

Лёшка выпрямился, выпустил из лёгких воздух, задышал тихо, животом, как учил когда-то Жижа. Опускаешь диафрагму с коротким вдохом, выдох чуть длиннее, через нос. Главное, не вместе с соплями.

Он так сосредоточился на дыхании, что пропустил когда под веками возникла картинка. От картинки веяло жутким, совершенно нестерпимым холодом. На ней обозначился простой деревянный стол с посеребренными пушистой изморосью ножками. Стол был прислонен к каменной стене. С краю виднелось окно, схваченное морозным узором, но дававшее проникать внутрь чистому, белому свету. На столе лежали покрытые снежной коркой книги, из замерзшей чернильницы торчал короткий огрызок пера.

Человека сбоку Лёшка заметил не сразу. Но, возможно, это картинка чуть сдвинулась, открывая незнакомца в длиннополом, странного кроя пальто. Обхватив себя за плечи, он застыл на стуле с выломанной спинкой.

Он был высок и худ. На узком лице застыла непонятная гримаса, которую можно было принять как за невольное сокращение лицевых мышц, так и за выражение больного, злобного торжества. Нос с горбинкой. Короткая, обледеневшая бородка. Мертвые, голубые глаза. На указательном пальце посверкивал темный камень.

Казалось, человек промерз насквозь. Скулы и лоб его слегка искрились. Под глазами синели тени. Под носом застыла ледяная дорожка, нависнув над губой.

Почему Лёшка подумал, что это Шикуак, он не смог бы сказать точно. Возможно, вспомнились отражение чужого мира, врезавшегося в Ке-Омм и Замок-на-Краю, показанный Мёленбеком. Но едва мысль оформилась в Лёшкином мозгу, как человек на картинке под веками внезапно с хрустом повернул голову. Корка льда на его щеках пошла трещинами, а в глазах зажглись яростные, злые огоньки. Губы не двинулись, но лёгкое, еле уловимое дыхание прорвалось сквозь них снежной пылью.

— …ш-ш-шка… мальчиш-ш-шка…

Лёшка вскрикнул и подскочил на койке.

Монета в кулаке нагрелась и обжигала кожу. Вот же зараза! Лёшка отбросил ее, и она коротко прозвенела по полу.

От страха прошиб холодный пот.

Ё-моё, это получается хельманне самого Шикуака, что ли? Это он сейчас ему… Это он его…

Лёшку затрясло. Заунывный звук пружин принялся терзать слух.

Вот, значит, какой он, долбаный Шикуак. Насквозь мёртвый и промороженный. Или не мёртвый. Кто знает, как там у него в мире считается.

Мальчиш-ш-шка…

Так и помереть не долго. Темно. И хорошо, что темно. Постойте! Если хельманне Шикуака, то он его, наверное, вытащил. В зал наверху!

Лёшка вскочил и как был, в одних плавках, выскочил в коридор. Темнота слегка протаяла под отсветами ночника в обеденном зале, и он взлетел по обозначившимся ступенькам лестницы на второй этаж.

— Господин Штессан! Дядя Иахим!

Отталкивая груши и манекены Лёшка через весь, застеленный матами зал пробежал к приоткрывшейся дальней двери.

— Дядя Иахим!

— Что?

Штессан был в семейных трусах, но с поясом, на котором болтался кинжал с обломанным клинком. Лёшка впервые увидел рубцы и шрамы, которыми были исполосованы грудь и живот ликурта Третьего кнафура. Один, темно-красный, извиваясь, шёл от плеча по ребрам.

— Что случилось?

— Здесь… Здесь никто не появлялся?

Штессан посмотрел на секретаря, на выступающие из темноты колонны и сиреневый полукруг ночного окна. Взгляд его на мгновение сделался цепким.

— Нет. Я бы услышал.

Лёшка облегченно выдохнул.

— А то я это…

Ему вдруг показался смешным и глупым свой секундный испуг. Даже сквир бы себе такого не позволил. Ага, Шикуака он вызвал! Из-за Скрепов. Приснится же. Просто увиденное через кристалл наложилось на всякие подсознательные страхи и — пожалуйста: лёд, мертвец, мертвец оживает…

— Так что? — терпеливо спросил Штессан.

— Мне показалось, я вызвал по хельманне, — сказал Лёшка. — Такого здоровяка…

Иахим хмыкнул, наклонил голову, прислушиваясь к окружающим звукам.

— Нет, — твёрдо сказал он. — Обманка. Солье сразу бы оповестил. Иди-ка ты спать, парень. Завтра у тебя напряженный день.

— Вы про полы?

— Я про твою учёбу. Или ты думаешь, что мы уже закончили с ойме и болевыми стяжками? Это ещё даже не начало! Всё, бывай.

Штессан скрылся за дверью, обрезав электрический свет.

Лёшка постоял в темноте, затем по ближней лестнице спустился вниз. Дерево проскрипело под ступнями.

Интересно, а Солье с Иахимом вдвоём с Шикуаком бы справились? А что? Вполне себе решение проблемы по Лёшке Сазонову. Вызвать и надавать. Жалко, что у Шикуака на самом деле не может быть хельманне. Ну, разве что лежит оно где-то в Замке-на-Краю.

А вообще, конечно, смешно. Ш-ш-шикуак…

Лёшка включил свет в комнате и подобрал с пола монетку. Подержал в ладони: вовсе не горячая. Зажмурился: ничего, темнота.

— Теряю былую легкость, — прошептал он.

Фраза была известная, но Лёшка совершенно забыл, из какого она фильма. Улёгшись, он положил монету под подушку, закрыл глаза и неожиданно для себя мгновенно уснул, не увидев больше ни замерзшего Шикуака, ни прежнего обладателя хельманне.

Разбудил его холод, пробравшийся под тонкое одеяло. Словно стена чужого мира за ночь переместилась к особняку. Лёшка стукнул зубами. Задубеть же можно!

Часы на мобильнике показывали какое-то совершенно невозможное для него время — без семи шесть. Кажется, он никогда ещё не просыпался так рано. Пружины повизгивали. Солнце окрашивало красным боковину оконной рамы.

Наверху что-то глухо постукивало. Штессан уже, что ли, тренируется?

Лежать не было никакого смысла, поэтому Лёшка достал из сумки спортивные штаны, сходил в туалет и поднялся на второй этаж.

То, что он увидел, заставило его усомниться в собственном зрении.

В багряном, идущем из полукруглого окна свете Иахим Штессан в коротких штанах и с голым торсом прыжками передвигался по залу. Кинжал в его руке с шелестом слоил воздух. Ступни приминали маты. Жилистое, перевитое шрамами тело огибало фигуры деревянных манекенов и подвешенные «груши».

Когда Штессан в очередном прыжке просто исчез, чтобы появиться метров на пять правее, у одной из поддерживающих крышу колонн, Лёшка даже головой мотнул.