Андрей Кокоулин - Секретарь

Мёленбек грустно улыбнулся.

— Ясно, — сказал Лёшка и подбросил вверх монету. — А где появится человек, если я его увижу и вызову?

— В зале на втором этаже. Только не думай, что в этот раз будет легче.

— А вдруг?

В свою комнатку Лёшка прошёл через обеденный зал, прихватив с блюда кусок мяса и недопитый пакет сока. Честно, Штессан обделил его за ужином, так что он немного компенсирует. Ночь, тем более, длинная.

С мясом в зубах Лёшка рухнул на кровать. Пружинная какофония несколько секунд терзала уши заунывным «виу-виу».

Ладно. Покусывая мясо, он стиснул в другой руке монету.

Странная вещь. Стоило решить, что ты идешь до конца, и страх перестал крутить живот. Он не исчез, нет, но уполз глубоко внутрь Лёшки. Как змей в логово. Было, конечно, неуютно от мысли, что можно, как господин Мёленбек, в один момент взять и — брызнуть кровью на всю комнату. Или и того хуже. А с другой стороны — Гейне-Александра. Уж ей-то пришлось совсем хреново. Враги у ворот, шёпот за спиной, никого, никого, блин, простите, рядом!

Лёшка тоскливо вздохнул.

— Ты не можешь сбежать от людей, которые тебе верят, — прошептал он. — И я не могу.

Какое-то время он покачивался, рассматривая трещинки на потолке в световом пятне электрической лампочки.

Ке-Омм.

Жижа, наверное, полжизни отдал бы, чтоб в этом мире побывать. Жижа верил и в параллельные миры, и в посмертное существование, в духов, призраков, неупокоенных мертвецов. А Тёмка уж точно попросился бы в какой-нибудь кнафур — монстров крошить.

Лёшка вздрогнул от телефонного звонка. Самба, блин. Ди-Жанейро. Он кое-как выковырял трубку из заднего кармана джинсов и приложил к уху.

— Алло. Мам?

— Лёш, у тебя всё хорошо? — спросила мать напряжённым голосом.

— Ну, да.

Лёшка повернулся, и кровать под ним взвизгнула проржавевшим железом.

— Что это? — сразу насторожилась родительница.

— Койка скрипучая.

— То есть, ты и спишь там?

— Мам, всё нормально, — сказал Лёшка как можно убедительнее. — Здесь просто работы много. Потому и ночую здесь. Жалко, что только на три недели.

— Всего на три?

— Ага, но по воскресеньям я буду дома.

— Может, тебе тогда побольше заплатят?

— Не знаю, мам.

— Ладно, — голос матери смягчился. — Перчатки ты отвёз тёте Вере?

— Взял, но не отвёз. Пока некогда. Столько документов…

— Что ты с ними делаешь?

— Сортирую, копирую, готовлю справки на людей. В общем, куча работы. Ещё карты вот… Ты не думай, я стараюсь.

Мама вдруг рассмеялась.

— Я и не думаю. Ты молодец, Лёш.

Лёшка смутился.

— Ну, ладно, пока. Две тысячи нашла?

— Да, спасибо.

Телефон пиликнул отбоем.

Лёшка шмыгнул носом. Маманя нормальная, когда не командует. Беспокоится только зачем-то сверх меры. Будто он сам не видит, как и что! Хотя она, может быть, как раз чувствует, что не всё так просто? Это он — как Штирлиц. Отто фон. Справки готовит…

Неловко будет, если его убьют.

Лёшка лег на спину. Сетка провисла под телом. Никуда не годная кровать. И «блин» не скажешь! Он поднёс монету, кинутую Мёленбеком, к глазам. Монета была медная, вытертая, с едва видимым профилем на аверсе, наверное, отцом Гейне-Александры. Где-то на четверть металл уже позеленел. Может, долго лежала в воде? На реверсе непонятные, выпуклые значки шли по окружности. Хельманне, да?

Лёшка подержал монету в кулаке.

За дверью кто-то прошёл к лестнице, коротко скрипнула ступенька. Штессан? Лёшка прислушался, но наверху было тихо.

Он вздрогнул.

Где-то там цоги с кристаллами… Раздёргивают слой. И как-то ближе, понятнее стали военные фильмы. «Батальоны просят огня», «Семнадцать мгновений весны», «На войне как на войне». Все те люди, показанные в них, они ведь тоже однажды всё решили для себя. Воевать, бить врага, умереть, зубами, на жилах, до последней капли крови…

Хорошо бы и самому так смочь.

Страшновато, конечно. Но он же за правду… Если бы Динку или Ромку… Пока не коснулось, фигня, да? А коснётся? Лёшка задержал дыхание, представляя себя убитым, смертельно раненым. Электрический свет едва заметно мерцал.

Он не панцир, сквир, его жизнь — секунды. Впрочем, ещё есть время.

Закрыв глаза, Лёшка попытался представить прежнего владельца монеты. Давай, хельманне. Хельманне ты или не хельманне?

Под веками плыла тьма, расцвеченная тенью лампочки.

Нет, так не получится. Лёшка поднялся и выключил свет. Затем выбрался в коридор и сходил в туалетную кабинку.

Особняк был тих, в обеденном зале тикали часы. Подумалось: Мёленбек, интересно, спит или подзаряжается?

Вернувшись в комнатку, Лёшка разделся, выложил телефон на стол и забрался под тонкое одеяло. Сетка скрипела нещадно, не давая сосредоточиться. Виу-виу. Виу-виу. Тут за благо в ойме нырнуть, честное слово.

Хельманне… Хельманне молчало.

Покрутившись, Лёшка подрыгал ногами, закутался в одеяло, затем так, в одеяле, и встал, подошёл к окну. Темнел забор, погасшее небо было чуть более светлым. Ни одного огонька, ничего, глухая сторона. Но если плотно прижаться к стеклу с левого края, то можно, наверное, увидеть один или два тополя, обозначающих оконечность сквера. Там дальше — швейка…

Ему вдруг представилось, будто всё, что есть у него дорогого, родного — оно там, за забором, весь город за забором, Женька Журавский, Ленка Линёва, мама, Динка, весь мир, Земля и космос, всё безвозвратно отдалилось, отодвинулось, а он здесь, и ему не пробиться на ту сторону, потому что граница невидимая, но непреодолимая. И ещё потому, что ему выпала судьба стать защитником этого всего.

Странно? Глупо? А вот посмотришь в окно — и слёзы сами наворачиваются. Думаешь: где вы там, ау. Вроде и рядом, а далеко, как в отражении.

А у нас тут Шикуак. Так.

Ёжась, Лёшка стукнулся в стекло лбом. Звезды помаргивали в облачной дымке. Высоко мигнули самолётные огни.

Значит, три недели.

Вот сказали бы ему: тебе осталось жить три недели. И что? И куда? Головой в стену? А Мёленбек с Штессаном знают и пофиг. Он бы, наверное, блин… Матери бы, конечно, не стал говорить. Чтобы она ещё носилась? Жиже, пожалуй, рассказал бы, как в шутку. Пива попили бы. Перчатки вот ещё не забыть…

Лёшка снова вернулся в кровать.

Образы, возникающие за веками, были зеленоватые, как хельманне-монета. Почему-то увиделся Ромка, прижался к стене взъерошенным затылком, растаял. За ним проявился Штессан с малярным валиком в руке. Мгновение — и он осыпался пылью, чтобы Кронваль и Сомбаль нечёткими фигурами склонились над картой.

Лёшка скрипнул зубами.

Это всё не то. Обладатель монеты ускользал, словно подслушав реплику Мёленбека о том, что второй раз выдергивать человека сложно.

Ну-ну. Лёшка скрючился под одеялом, уполз с головой в колючую тьму. Это мы ещё посмотрим, сложно или не сложно. Штессана же как-то получилось… Днём! Утром даже. Он просто подержал пластину и увидел, а всё остальное, наверное, Мёленбек сделал — пробил канал, вытянул из Ке-Омма сюда.