Андрей Кокоулин - Секретарь

И Мурза, и Лена — свидетели, что не фигня, не выдумки, не привиделось, всё это существует на самом деле.

Теперь сомнительное. Господин Мёленбек, наверное, по-нашему зовётся магом. То есть, занимается такими вещами, которые требуют определённого склада ума и совершенно определённых способностей. И на голову это влияет однозначно. Поэтому с магами никогда не бывает просто, у них свои расклады и свои резоны. И тараканы свои. Толкиена вон почитайте. Саурон и Саруман вам в помощь. Да и Итерварр к тому же вовсю распинался, что раньше весь Ке-Омм им принадлежал.

Далее. С ца тоже далеко не всё понятно.

Лёшкин мир по заявлению Мёленбека ею беден и никуда не годится, а он, пожалуйста, направо и налево, войти-выйти, хотите сквозь, хотите навылет. Как-то не складывается, нет? И если, скажем, Лёшка просто аккумулятор ца, то для чего? Он пользуется ца, а Мёленбек что, не пользуется? Пользуется же, сто процентов! Может, его и прихватило сейчас как раз из-за Мёленбека. Он в лёжку, а Мёленбек фигурками на столе поигрывает.

Хотя глупо. Ему-то как раз смысла нет секретаря из строя выводить. У него времени в обрез, как попрут хъёлинги с цогами…

Но тогда что за намёки? Что за утаивания? Ойме то тёмное, то светлое. Как пиво какое-то. А самое главное…

Что потом? Чем всё кончится? Победой? Поражением? Кого ждать через двести лет? Он, впрочем, не доживёт…

Лёшка попытался двинуть ногой и почувствовал, как пошевелились пальцы. Ага, пошло дело. А то весь как в гипсе невидимом. И совершенно безза… Он затаил дыхание. Ему показалось вдруг, что рядом с дверью скрипнул линолеум. Аршахшар крадётся? Или Мёленбек? Поговорить или полюбоваться?

Лёшка напряг слух, но звук больше не повторился. Зато хрустнуло у окна. Особняк, видимо, решил его попугать. Или что-то в нём усыхало, остывало, уставало к вечеру.

Ладно, подумалось Лёшке, о чём я…

Они все заладили: всё станет по прежнему, мы тут ненадолго, не обращай внимания. А его спросили? Ему-то хочется, чтобы всё было по прежнему? Фиг вам! Он мир узнал. Он себя узнал. Куда обратно-то? Он, блин, только-только понял, какая был свинья. Уж в отношении мамы и Динки точно. Да и в отношении Ромки тоже. Брат, называется.

Нет, никакого прежнего Лёшки Сазонова уже не будет.

Хотелось бы, конечно, и по Ке-Омму побродить, посмотреть, как там что, на Скрепы попялиться, и чтобы Штессан с Мальгрувом здесь задержались, ну, или хотя бы навещали его периодически. Если, конечно, в Замке-на-Краю всё сложится хорошо. И Мёленбека он был бы рад ещё раз увидеть.

Но ведь и без них у него есть, чем заняться. Пусть без ца, без плюшек в виде нырков за слой, «якорей» и болевых стяжкек. Ничего! Не страшно, если понимаешь, ради чего. В ойме этому как-то быстро учишься. Есть семья, есть Лена, есть Женька с Тёмкой, есть город и страна. Есть целый мир — делай его лучше.

Ха-ха, это он, конечно, разогнался.

И всё же жалко. Вдруг через две недели они исчезнут и не объявятся больше? А Лёшка послушал бы про победу над Шикуаком. Как он изворачивался, изворачивался, но в конце концов сдох. Даже степняка послушал бы. Хотя тот, наверное, начал бы так: «Ай, Алексей-мехе, всё они врут…»

Ладно. Лёшка попробовал повернуться, но добился лишь слабого покачивания панцирной сетки. Как бы это не на несколько дней. Будут ещё кормить с ложечки…

Потом он заснул.

Ему приснилось, что какое-то время за дверью происходят шум и возня, словно кто-то рвётся к нему в комнату, но не может пробиться через тех, кто хочет этому помешать. Из сосредоточенного сопения возросли голоса. Сначала тихие, они быстро набрали силу. Первых фраз Лёшка не разобрал, было одно бу-бу-бу, но дальше, словно настроившись на аудиоканал, он слышал уже отчётливо.

— Зачем? — устало спросил Штессан.

— Секретарь должен знать.

Из голоса степняка пропали мягкие, убаюкивающие нотки, и Лёшка не сразу его определил.

— Он не должен знать всего, — возразил Иахим.

— Даже о себе?

— Так будет лучше.

— Это предательство, Иахим-мехе.

— Почему? Знание не спасёт его и навредит нам. Если он умный парень, он поймёт. Думаю, он и так уже догадывается.

Аршахшар зло цыкнул зубом.

— Я тоже о многом догадывался. Но я всё же надеялся, когда мой малый кум стоял против заклятых Месхаров, продавшихся Шикуаку, что скоро…

— Иди спать, Кортоз, — прорезался голос Мёленбека. — Хватит этого цирка. Мы не в степи, и тебе не о секретаре надо думать.

— Ай, он не умный парень.

— Тем хуже для него, — отрезал Мёленбек.

— Он доверяет тебе, гугуц-цохэн, сильно доверяет.

— Многие, кто доверяли мне, мертвы. Если тебя это успокоит, я не хочу его смерти. А то, что случится, не зависит ни от меня, ни от него.

— Ай, принцессе ты тоже это говорил?

Лёшка во сне почувствовал, как за дверью наступила тишина. Ему казалось, там, в коридоре, медленно чернеет лицом черноглазый цайс-мастер Солье Мёленбек. Но голос его был на удивление спокоен.

— Нет, — произнёс Мёленбек, — наоборот. Гейне-Александра сказала мне это. Почти слово в слово. Маленькая железная девочка. Я не стал ей перечить.

— И ты…

— Откровения закончились, Кортоз. Хватит.

Лёшка расслышал, как Мёленбек удаляется к себе, и сон на этом оплыл, сменился шелестящим мраком, из которого на мгновение — обрывком, пятном — проступали, будто в свете подносимой свечи, то ныряющие в бездну Скрепы, то заснеженный выступ с Замком-на-Краю, то девчонка в большой куртке и узких штанах.

Встать получилось с третьей попытки.

Наверное, так чувствовал себя князь Гвидон, выбираясь из бочки — ни руки распрямить, ни ногой двинуть. Затекли. Всё тело ломило.

Как на костылях Лёшка добрался до окна, подержался за стол и подоконник и вернулся обратно к постели. Больной, совсем больной. Он наклонился, пристанывая, вправо и влево. Под кожей словно что-то лопалось и смещалось. Вот они, реальные болевые стяжки.

От ночного сна в памяти осталось лишь зыбкое ощущение холода. Что-то такое снилось, неприятное. Перебрал ца.

Лёшка подумал, что не скоро теперь попробует снова пройти сквозь стену. Спасибо, мы как-нибудь по старинке, ножками. Кстати…

Он стянул футболку и поковылял из комнаты в санузел.

В коридоре было темно и тихо, в дальнем конце мерцал одинокий плафон. На светло-коричневом линолеуме перед дверью темнел смазанный отпечаток каблука. Кто его, интересно, оттирать будет? Секретарь или Пушкин?

И, кстати, вопрос: кто это тут топтался?

Ощутил себя человеком Лёшка только под горячим душем. Пока упрямые струйки кололи темя, шею и плечи, пока мягко рассасывалась боль в районе поясницы, он отстранённо думал, платит ли Мёленбек за жилищно-коммунальные. Даже интересно стало, снял он особняк в одной из фирм по аренде недвижимости или занял его своевольно. Кто ему что скажет против в этом случае? Колданёт — и забудешь, зачем пришёл. Может, он тех полицейских на «форде», что Лёшка видел позавчера, так и завернул?