Андрей Кокоулин - Секретарь

— Шансы есть, — серьёзно ответил Мёленбек.

Юла вдруг запнулась и покатилась к Лёшкиному краю стола. Он поймал её. Она была тяжёлая, с заусенцами.

— Я бы взял брошь, — сказал Лёшка, возвращая юлу на место.

— Всё же брошь? Та, которая от Кромваля?

— Да.

— Я не видел у него этой броши. Вряд ли это его украшение.

— Всё равно.

— Славный ты парень, Алексей, — сказал Мёленбек, толкнув брошь к Лёшке пальцем. — Ты становишься мне симпатичен. Даже удивительно. Врать, конечно, про брошь Итерварру было ни к чему. Но он может и ошибаться. А с картой мы с тобой обязательно поработаем. Или завтра, или в понедельник. Сейчас поужинай и ложись спать. Согласен?

— Да.

Лёшка опустил брошь в карман джинсов.

— Алексей, — догнал его голос Мёленбека у двери.

— Что?

— Ты — хороший секретарь, — сказал Мёленбек и выложил на стол пятитысячную банкноту. — Это премия.

— Спасибо.

С пятитысячной мир, определенно, сделался светлей.

Лёшка даже задумался, что бы на неё купить, но обнаружил вдруг, что это мало его занимает. Как-то странно. Раньше в его планах было много вещей, которые кровь из носу он хотел заиметь. До головной боли. До «психа». Там были наушники от «Sony» за двадцать пять тысяч, музыкальный центр, игровое кресло, само собой, новые комп и смарт, велосипед, роликовые коньки «Rollerblade», мощный прикид из стильного костюма и кожаного плаща, куртка из «гортекса», фарадеевские берцы, пейнтбольное ружьё, тактические перчатки, бандана как у Тёмки, рюкзак кожаный.

А какое-то время они с Жижей были повёрнуты на автомобилях и даже примеривались к стоящим во дворах или на улицах четырёхколёсным коням. Типа, во, у меня будет такая же! Турбированная, глянь. Это сколько же лошадок?

Они хвастались друг перед другом знаниями за сколько какая тачка разгоняется, сколько ест на ста километрах, разглядывали через стекла приборные панели и рулевые колеса, придирчиво оценивали внешний вид.

Жижа, то есть, Женька почему-то непременно желал кабриолет. Мечтал сквозить по американскому хайвею с какой-нибудь улётной девчонкой вдаль, поперёк всех штатов, к океану. Ночёвки в мотелях, то-сё. Лёшка же был согласен даже на «автоваз», хотя, конечно, приценивался к джипам. Ему даже приснилось однажды, что у него под окнами стоит «лексус». Его «лексус».

Сейчас это казалось смешным. Каким-то совсем детским. Нужен будет этот «лексус», когда у тебя стена ледяная в городе вырастет, ага.

— Хей, секретарь! — позвал его степняк из обеденного зала. — Мимо не проходи, дорогим гостем садись!

Рядом с ним на блюде лежала жареная курица.

— Кортоз, — привстав, подал он жирную пятерню.

Хмыкнул, когда Лёшка помедлил, обтёр пальцы о халат и, улыбаясь, протянул руку снова.

— Кортоз.

— Алексей.

Жир, конечно, никуда не делся.

— Ты, Алексей, секретарь, да? — спросил Аршахшар, из соседнего блюда пальцем выковыривая макаронины.

— Да.

Лёшка прошёл к мойке, взял себе тарелку из сушилки и сполоснул и её, и ладонь. Штессан и Мальгрув сидели на разных концах стола, каждый при своей курице, и, казалось, были заняты исключительно поглощением ужина.

Лёшка ложкой наложил себе макарон и сел ближе к Иахиму.

— Знаешь, почему тебе курицы нет? — спросил Аршахшар, отрываясь от тарелки. — Потому что он её съел.

Куриным крылышком, зажатым в кулаке, он указал на Мальгрува.

— Заткнись, — пробурчал тот, тем не менее, виновато склоняясь так, что Лёшке стала видна его макушка.

— Может, вы поделитесь? — предложил степняку Лёшка.

Аршахшар посмотрел с интересом.

— Ты почему такой наглый? Съел он, а делиться мне? Мне досталась самая маленькая птица, между прочим. Цыплёнок, можно сказать. Потом ты всё равно худой, тебе впрок не пойдёт, я по своей кенэ знаю.

— Кому? — удивился Лёшка.

— По жене, по любимой. Тоже тощая была, но какой санчак готовила!.. — Аршахшар на мгновение пригорюнился и обглодал крылышко. — Где теперь попробуешь такой санчак? Ты же мне не сделаешь?

— Нет.

— Вот ви…

Аршахшах умолк, глядя как Штессан на вилке подбрасывает в тарелку Лёшке куриное бедро.

— Я смотрю, жалеют тебя, секретарь, — произнёс он через несколько секунд.

— Ага.

Лёшка впился в бедро зубами, оторвал кусок мяса.

— А знаешь, почему? — спросил Аршахшар.

— Что?

— Почему жалеют?

Лёшка, жуя, пожал плечом.

— Эран, — сказал Иахим, — ударь нашего приятеля чем-нибудь тяжёлым. Кажется, он не умеет себя вести.

Мальгрув отодвинул стул.

— Его здесь ударить или предварительно вынести?

Аршахшар качнул головой.

— А что от этого изменится? — посмотрел он на Штессана. — Я останусь бустан-эрценом, ветром степи, вы — воинами, а Алексей — секретарём.

Лицо его переменилось и расплылось в улыбке.

— Забыли! Басторз! — он, легко вскочив, шагнул к Мальгруву. — Садись, большой воин, кушай! — Степняк чуть ли не насильно усадил великана обратно за стол. — Это не санчак, но тоже вкусно. Кортоз-мехе извиняется. Глупый! Нам с вами ещё вместе за Скрепы идти, потом — ай-шан! — Шикуаку мало-мало каррхашшин делать. Обидно мне просто, злой я был очень на гугуц-цохэна. Всё потерял. Теперь — басторз! Басторз.

Мелко кланяясь Мальгруву, он вернулся на своё место.

— А гугуц-цохэн — это кто? — спросил Лёшка, который из торопливо журчащей речи Аршахшара не понял почти ничего.

Как Шариков. Конгресс, немцы какие-то…

— Гугуц-цохэн — это хозяин твой, — сказал Аршахшар, показав подбородком на дверь кабинета за Лёшкиным плечом.

— И твой, — добавил Штессан.

— И мой, Иахим-мехе, — закивал Аршахшар, — и твой, и Эрана-мехе. Много может гугуц-цохэн, а бежал.

Он продолжил ковыряться в курице, короткими пальцами дергая белое мясо.

— Ты не слушай его, Алексей, — сказал Иахим, отодвигая тарелку. — Каждый видит как видит, но не видит всего.

Аршахшар расширил глаза.

— Ай-шан! — выдохнул он. — Как сказал, Иахим-мехе! Как дедушка Салим-тохтар, когда спрашивали его совета! Дать тебе ножку?

Отломанная куриная нога повисла в воздухе.

— Кончай.

Аршахшар посмотрел на напряжённо выпрямившего спину Штессана и расхохотался.

— Ай, серьёзный какой! Дорогой Иахим-мехе! У нас в степи, когда семья собирается есть санчак, никто не хмурится и не прячет конское яблоко за пазухой. Наоборот, все веселятся, поют песни и рассказывают истории, которых никогда не было.

Лёшка почувствовал, как у него начинает зудеть за ушами. Слова степняка жужжали под черепом, давили на левый глаз. Может он — хельлёйде?

Но Мёленбек вроде ничего не сказал.

— Я пойду, — сказал Лёшка.

— Ай, Алексей-секретарь, а что так? — то ли участливо, то ли насмешливо поинтересовался Аршахшар.

— Устал, — сказал Лёшка.

Ему казалось, что он вполне бодро поднялся, но на самом деле чуть не свалился со стула. Его на полусогнутых повело к косяку.