Андрей Кокоулин - Секретарь

Слово раздробилось, испортилось, проникнув к узнику непонятным рычанием. Мёленбек снова отдалился, но не ушёл совсем, увенчанный нимбом люстры.

Риато?

Даже сообразить было сложно. Что это? Заклинание? Что-то из наречий Ке-Омма? Или какое-то слово, которое должно подбодрить Лёшку в его теперешнем состоянии? Что-нибудь вроде «соберись» или «приготовься»?

Приготовься! Риато-о!

Ах, не было возможности в кристалле пуститься в пляс от догадки. Тесно! Приготовься! — сказал ему Мёленбек. Приготовься. К чему?

Тень руки взлетела над Лёшкой. Ладонь опустилась, пальцы разошлись веером, а большой палец поднырнул вниз, целясь в хольмгрим ногтем.

Бум-м!

Когда Мёленбек обещал, что будет больно, он всё же не сказал всей правды. Лёшке показалось, будто его расплющило молотом, что череп его раскололся и смялся в мелкую скорлупу, а всё, что хранилось в нём, выплеснулось наружу.

Он закричал, забился о стенки кристалла, уже не человек и не насекомое, а одна боль.

Но этого было мало — за молотом последовал сверкающий, острый гвоздь. Он вонзился в остатки Лёшки и, словно инструмент натуралиста, стал расковыривать, растаскивать, царапать то, что от него осталось. Вся Лёшкина память, вся Лёшкина жизнь перешла к нему в пользование. И невидимый натуралист с удовольствием взбивал её, баламутил, как воду в стакане, надеясь найти в осадке нужные ему частицы.

Лежал на земле пьяный отец, ныл Ромка, полнился голосами школьный двор, Жижа, сопя, шутливо наваливался — ты чё, ты чё, Сазон. Печально смотрела мама, мелькали обрывки игр, джинсы, кроссовки, желтело украдкой вскрытое сгущённое молоко. Учебник летел в стену, грохотала музыка, кричала Динка — ты дашь мне послушать или нет? Слякоть, снег, Тёмыч, похожий на воробья, в кармане — мелочь, на пиво не хватит, маманя заставляет на работу устраиваться, будто кто возьмёт…

Ну-ка, это уже ближе.

Гвоздь вошёл глубже, цепляя и вытаскивая на свет, к радости натуралиста, особняк, Мёленбека, хельманне, тополиный пух, хар-ра — значит, ты убит, тьму и золотистое сияние ойме, это — болевая стяжка, Ш-ш-шикуак…

И вот оно, поддетое, вытянулось погружение в Ке-Омм, случившееся прямиком с бордюрного камня, оглушающая тень гигантской Скрепы проплыла вверху, развернулась серая, в чёрном подшёрстке кустарника каменистая пустошь.

Остроугольные башенки с отверстиями в верхней трети, песчаные холмы, огненный цветок в центре переплетающихся сухих ветвей, зеленоватые плиты забытой, засыпанной дороги, статуя с отбитой кистью, арка и крепостные стены, не сдержавшие давний напор мечей и огня, камни, тропы, кости, мертвые армии на плато, далекая синева ледяной стены — все это невидимые пальцы принялись безжалостно вырывать из Лёшки.

Как больные зубы без анестезии.

И Лёшка орал, а, возможно, просто разевал в крике рот, бросаясь на стенки хольмгрима. Щёлк! — и в памяти вместо разрушенных каналов, ветра, несущего колючую пыль в лицо, рыжеватых скал осталась лишь ноющая, медленно зарастающая дыра. Еще одно движение чужих пальцев, и на месте мертвых, заснеженных крепостей, вмерзших в лед валунов, небольшого домика с ледяным шпилем, получившего название Замка-на-Краю, образовался глубокий провал. Как ни заглядывай в него, не увидишь дна, не вспомнишь важного, не…

— Алексей.

Шлепок ладонью по щеке заставил Лёшку открыть глаза. Он снова был он, а не насекомое, помещённое в стеклянный фонарь. Мёленбек помог ему сползти со стола. Руки, ноги, тело с трудом узнавали хозяина и с запозданием слушались команд.

— Что случилось?

— Ничего, — сказал Мёленбек. Но лицо его осталось мрачным.

— Я не знал про хельлёйде, — прохрипел Лёшка, усаживаемый на стул. — Вы же сами сказали…

— Я знаю, что я говорил, — оборвал его Мёленбек. — Есть ещё одно.

Он пронзительно всмотрелся в Лёшку. Мальгрув, ни слова не говоря, вышел. В неприкрытую створку заглядывала окрашенная в свежий светло-зелёный цвет стена. Мёленбек сдвинул скомканную скатерть, подсел ближе.

— Я думал, что это Кромваль…

Мёленбек качнул головой, и слова сами угасли в Лёшкином голосе. С минуту длилось молчание. Лёшке всё время хотелось повести плечами, отзвуком пребывания в хольмгриме казалось, что вокруг сжимаются невидимые стены.

— Господин Мёленбек, — сказал он, — а маршрут…

— С ним всё в порядке, — сказал Мёленбек, — ты хорошо его запомнил. Хороший маршрут. Только…

Он стукнул костяшками пальцев, перстнем по столешнице. Раздвигая створку шире, в комнату шагнул Штессан. Как и Мальгрув, он был в штанах и в поблёскивающем металлическими пластинами жилете поверх сорочки, но, в отличие от Эрана, жилет его оканчивался кожаной юбкой, прикрывающей бёдра, на поясе в ножнах висели короткий меч и кинжал, а на груди скрещивались ремни двух сумок, прилаженных по бокам.

— Алексей!

Штессан текучим движением оказался подле Лёшки, и тот неожиданно почувствовал короткий тычок кулаком в нос. Брызнула кровь.

— Ай!

Ничего не понимающий Лёшка попытался прижать к носу ладонь. Штессан мешал ему это сделать.

— Я тебя убью!

Он тряс Лёшку, он держал его за запястье, он умудрялся пригибать его к столу и бить по шее, в грудь, в бок. Глаза его были безумны, губы вздёрнуты в страшной гримасе.

— Ты понимаешь…

— Иахим!

Окрик Мёленбека заставил Штессана замереть. Оскал его погас. Потом он медленно выпрямился, и пальцы его выпустили Лёшкину руку. Как-кап — закапала кровь.

— На, — Мёленбек подал Лёшке платок.

— Не надо, — Лёшка оттолкнул платок плечом.

Прижав ладонь к носу, он запрокинул голову. От дверей приблизился Мальгрув. Штессан с насмешливым, незнакомым выражением лица присел на стол.

— Вы психи, да? — дрожащим голосом поинтересовался Лёшка.

Всё внутри него клокотало, дыбилось, звенело и требовало бежать. Психи! Сами же не могут определить, где хельманне, а где хельлёйде. А я им что, ясновидящий? И сразу — по носу! Сначала в кристалл, потом по носу. Замечательная встреча! Он им всё, пожалуйста, а они… Мысли неслись вскачь, испуганные, загнанные, взбаламученные. Туда и сюда. Сюда и туда. И прочь. Лёшка не знал, куда смотреть: на Мёленбека справа, на Штессана перед собой, на Мальгрува, занявшего положение левее. Молодцы, втроём на одного парня, что гораздо слабее их. Так у них, в Ке-Омме, принято?

— Алексей, — сказал Мёленбек.

— Да, — помедлив, глухо, сквозь пальцы отозвался Лёшка.

— Уже не кровит, — с усмешкой сказал Штессан. — Можешь убрать руку.

— Без вас знаю!

— Возьми платок, — вновь предложил Мёленбек.

— А что, вы успокоились? Псих прошёл?

Лёшка приложил платок к ноздрям и опустил голову. Пальцы слипались. Подсохшая кровяная дорожка бежала к запястью.