Андрей Кокоулин - Секретарь

Гейне-Александра задрожала.

— Паргид мой опустел, — с болью произнесла она. — Какой был красивый город! По весне цвели энолии, и крыши домов засыпали розовые лепестки. Всё было розовым — дорожная глина, обочины, мостовые, Мон-Сан. У дворца среди энолий построили павильон, и я ходила туда каждый день. Лепестки летели в растворённые окна…

Девушка умолкла, всхлипнув.

— Всё вернётся, — сказал Лёшка.

Он поднялся и, не отдавая себе отчёта, шагнул Гейне-Александре навстречу. Не мог позволить себе, чтобы она плакала. Не мог, и всё. Будто через хельма… через чёртово хельлёйде почувствовал, что у неё творится в душе.

Холодом предостерегающе обожгло грудь, но Лёшка всё равно заключил девушку в объятья, сомкнул руки. Ближе. Теснее. Успокаивая и делясь теплом. Без всякого гнусного подтекста, как Динку, когда она осознала, что отец больше не будет жить с ними.

— Не плачь.

Это, конечно, не помогло. Вернее, сработало в обратную сторону.

Гейне-Александра зарыдала, и Лёшке пришлось принимать в себя обрывки слов, слёзы, ознобную дрожь тела, чужие боль и страх. Острый подбородок колол плечо, ледяное дыхание морозило шею.

— Ты зна… они папу… и попря…

Мальчишкой, года два, три назад, Лёшка представлял себе, будто наступил апокалипсис, что-то случилось, прежняя жизнь кончилась, и человеческая цивилизация находится на грани выживания. Ну и он, весь такой сильный, мужественный, брутальный, Джеймс Бонд местного розлива, спасает Таньку Дорофееву, первую красавицу класса, а в другой раз Любку Добрянко из рук то ли людоедов, то ли отморозков, то ли вообще зомби. Кровища, мозги, руки-ноги в стороны. Те, конечно, ревут, ну, то есть, Любка с Танькой. А он их, значит, обнимает, попутно оглаживая в интересных местах.

В мечтах, честно, до всякого доходило.

Но находясь рядом с Гейне-Александрой, Лёшка понял, насколько эти фантазии по-киношному фальшивы и пошлы. Если у тебя голова в одну сторону повёрнута, то, конечно, тебе кроме интересных мест ничего больше и не интересно.

А здесь другое. Здесь просто больно от чужого горя, и тебя колотит самого, и не знаешь, блин, что сказать, давишь ком в горле, плечи немеют, парок дыхания рвётся прочь, жёсткий завиток волос колет щёку, и откуда-то из параллельного пространства слабо отзываются, просят об обогреве пальцы.

Совсем не джеймсбондово.

— Всё в ник… и предали…

Казалось, слова, будто ледышки, постукивают в ухо.

— У Солье есть план, — сказал Лёшка.

Гейне-Александра подняла на него заплаканные глаза.

— К-какой?

— Пробраться в Замок-на-Краю.

— Это невозможно.

Девушка подалась назад, и Лёшка поневоле разомкнул руки. Гейне-Александра отступила обратно в угол, слабое, льдистое свечение тронуло её голову. Губы искривились в полной сожаления улыбке.

— Он один не сможет.

— Почему же один? — удивился Лёшка. — А Штессан? А Мальгрув? А Аршахшар? Я же всех их вытащил.

— Алексей, — сказала Гейне-Александра, — ты только не обижайся. Но я должна тебе сказать. Ты вытащил мертвецов.

— Как?

— С помощью хельманне можно вернуть к жизни только тех, кто мертв. Солье не сказал тебе? И Штессан, и Мальгрув, и Аршахшар в Ке-Омме мертвы. Скорее всего, убиты. В предметах, которые они носили, сохранилась часть их ца. Её ты и вытянул. Это образы, двойники, которых нельзя назвать настоящими людьми.

— Но я…

Ноги у Лёшки подкосились.

— Зачем же Мёленбек… — произнёс он.

— Он пытается, — печально сказала Гейне-Александра, — но они ему мало чем помогут. Он поведёт отряд смертников и умрёт сам.

— Нет-нет-нет, — замотал головой Лёшка. — У нас всё получится. Это же Солье! Я тоже ему не верил, но он всегда оказывался прав.

Девушка вдруг рассмеялась.

— Алексей, ты ничего не понимаешь. Солье Мёленбек предаст тебя, как когда-то предал меня. Ты полагаешь, он думает об этом мире, о людях, живущих на этом слое, думает о тебе? Думает о чём-то ещё, кроме своей жизни? Ты знаешь, что означает «секретарь» на нашем языке? Не «помощник» и не «хранитель секретов».

Глаза Гейне-Александры полыхнули синим огнём.

— Сегре та-арьо, — проговорила она, растягивая звук «а». — Это переводится как «вторая душа». Изначально. А потом у таких, как Солье, это выражение приобрело буквальный смысл. Секретари — это те, кто умирают за своего господина. И одновременно выступают хранителями излишков ца. Вьючные ослики, которых при опасности ничего не стоит спихнуть в пропасть. Невелика потеря.

— Это неправда, — тихо сказал Лёшка.

— Правда, — сказала Гейне-Александра. — Спроси его сам.

— И спрошу!

Девушка сделала льдисто-голубой жест в сторону двери.

— Попробуй.

— Да без проблем.

Лёшка шагнул под свет лампы и дёрнул дверную ручку. Впустую клацнула «собачка» замка. Заперто.

— Кортоз! Эй! — крикнул Лёшка.

Он надавил на дверь плечом, но с тем же успехом можно было попытаться сдвинуть весь особняк. Дверь стояла железобетонно.

— Иахим! Эран!

— Они не ответят, — сказала из угла Гейне-Александра.

— Почему? — обернулся Лёшка.

— Потому что их здесь уже нет.

Когда-то давно, лет двадцать пять назад (ох, деньки, деньки), Дмитрия Дмитриевича Лобарева звали не иначе, как Лбом.

Эх, легкие восьмидесятые, святые девяностые! Жизнь тогда была донельзя простой и яркой. После армии, помыкавшись по каким-то мутным шарашкам, магазинчикам и автослесарным мастерским, попробовав даже профессию раскройщика на тогда ещё живой «швейке», носившей название «Швейная фабрика имени Ленина», он понял, что всё существо его испытывает отвращение к работе, где ты пашешь, как папа Карло, а получаешь с гулькин нос. К тому же цены тогда прыгали — будь здоров, щуриться не забывай, с утра — одни, к вечеру — другие.

Нет, он не Буратино! Вокруг и так целая страна деревянных человечков. Пора, пора становиться хозяином своей жизни!

С подачи Лёхи-Маренги (покойника, правда, уже) Лба взяли в бойцы к Жёлудю. Под Жёлудем тогда было два района, и один район он ставил под свою руку ещё, но там на территорию так же претендовал Дикий, и она считалась спорной. Поэтому распорядок дня у принятого в бойцы и наречённого, разумеется, Лбом новичка состоял в патрулировании района от улицы Светлой до улицы Зелёной с бесплатным обедом в кафе «Шипка» и бесплатным ужином там же. Патрулировал он, конечно, не один, а с тем же Лёхой-Маренгой и парнем, погоняло которого уже вылетело у Дмитрия Дмитриевича из головы. Шут его знает, то ли Весло, то ли Ведро. А может и ни то, ни другое.

Идёшь так, шелухой от семечек поплёвываешь, головой вертишь.

А как иначе? Спорный район, а ты в нем вроде как представитель одной из сторон. На девчонок-школьниц заглядываешься, кому-то свистишь, у кого-то, скалясь, просишь телефончик, всех особей женского рода с семнадцати до тридцати пяти мысленно раздеваешь, оценивая ноги и задницу. Разговоры тоже об этом. Ведро или Весло, кстати, любил, как самый опытный из них троих в отношениях с женщинами, делиться историями, кого, как и где он оприходовал. Просто азбуку жизни перед Лбом раскрывал, у которого до армии никого не было, а после случились две необязательных связи в разных городках.