Ларри Нивен - Молот Люцифера [litres]

Он старался справиться с собой. Морин зачарованно наблюдала, как он постепенно берет себя в руки. Наконец смех затих. И о диво! – перед ней опять сидел суровый незнакомец.

– Извините, – просто произнес он, однако безо всякой небрежности.

Похоже, он искренне просил прощения.

Она в ужасе уставилась на него.

– Вы тоже? Все это лишь наигранное, да? Ваше хваленое мужское хладнокровие, я имею в виду?

– А чего вы хотите? – буркнул Харви. – Что мне еще остается? И я на самом деле прошу у вас прощения. Не хотел сорваться…

– Ничего страшного.

– Нет, – сказал он. – Единственный шанс, какой у нас есть, – действовать рационально. И когда один из нас ломается, остальным приходится взваливать на плечи дополнительную ношу. Вот за что я прошу извинить меня. Такое находит на меня редко, но увы! Пока я только привыкаю. Но не следовало позволять вам видеть мой срыв. Вам-то, конечно, легче не станет…

– Но ведь иногда необходимо… высказать кому-нибудь то, что у вас на душе, – перебила его Морин.

Они замолчали, слушая шум дождя, и ветра, и раскаты грома в горах.

– А давайте махнемся, – добавила она. – Откровенность за откровенность.

– Умно ли так поступать? – возразил он. – Я не забыл, как мы встретились здесь, на гребне скалы, в прошлый раз.

– И я не забыла, – откликнулась она дрожащим голосом.

Ей показалось, что Рэндолл намеревается встать, и она затараторила:

– Не представляю, что мне делать. Правда.

Теперь он сидел неподвижно, и Морин засомневалась, хотел ли он вообще подниматься со спальника.

– Расскажите, – попросил он.

– Нет.

Она не могла толком его разглядеть. Мешал полумрак и щетина на подбородке и щеках. Иногда сверкнувшая молния заливала укрытие ярким светом жутковатого зеленого оттенка – из-за пластиковых мешков болотного цвета – да и только. Кроме того, вспышка на мгновение ослепляла Морин, и понять выражение лица Харви она никак не могла.

– Вот так и обстоят дела, – проговорила она.

– И?..

– А люди надеются, – продолжала она. – Они приходят к нам – или я навещаю их…. И они верят, что мы спасем их. Что я вытащу их… Некоторые свихнулись. В городке есть мальчик, младший сын мэра Зейца. Ему пятнадцать. Он голый бродит под дождем, пока мать не уводит его в дом. Есть пять женщин, чьи мужья не вернулись с охоты. И старики, и дети, и горожане – и все они ждут от нас чего-то… Харви, я не умею творить чудеса, но должна притворяться, что умею…

Она едва не рассказала ему и остальное: о сестре Шарлотте, которая одиноко сидит в комнате и сверлит стену пустым взглядом, но оживает и кричит, если некоторое время не видит своих детей. О Джине, негритянке с почты: она сломала ногу и лежала в канаве, пока кто-то не нашел ее, а потом умерла от гангрены, и никто не смог ей помочь. О троих ребятишках, заболевших тифом и вскоре после этого скончавшихся. О других – сошедших с ума. Рассказ о них не должен звучать банально. Но звучал.

– Я устала внушать людям ложную надежду, – призналась она.

– Вы должны, – заметил он. – Это важней всего на свете.

– Почему?

Харви недоуменно развел руками.

– Так ведь выбора нет. Нас осталось очень мало.

– Если жизнь не ценилась прежде, почему ее вдруг бы начали ценить именно сейчас?

– Потому что она важнее всего.

– Нет! Какая разница между бессмысленным выживанием в Вашингтоне и таким же выживанием здесь? И то и другое ничего не значит.

– Значит – для других. Для тех, кто ждет от вас чуда, – настаивал Рэндолл.

– Хватит! Почему зависимость от кого-либо становится такой… значимой? Почему моя жизнь от этого приобретает смысл?

– Иногда только это и важно, – серьезно ответил Харви. – А затем вы внезапно обнаруживаете, что существует нечто гораздо большее. Но сперва вы делаете свою работу, к которой у вас по-настоящему не лежит душа, – вы заботитесь об окружающих. А потом вы вдруг понимаете, как важно продолжать жить. – Он печально улыбнулся. – Хотите я вам исповедуюсь, Морин?

– Да.

– Вы действительно не прочь меня выслушать?

– Не знаю. Да, хочу.

– Хорошо.

И он рассказал ей все. О лихорадочных приготовлениях к Падению Молота и о ссоре с Лореттой. О своих угрызениях совести и чувстве вины из-за их мимолетного романа – не столько потому, что он переспал с Морин, но, возможно, как раз потому, что впоследствии он часто думал о ней и сравнивал ее с женой.

И о том, как его отношение к Лоретте изменилось.

Харви говорил и говорил, и она внимательно слушала, хотя пока многое не понимала.

– И вот мы очутились здесь, – произнес он. – Мы в безопасности. Вас наверняка бы тоже испугало это ощущение: осознавать, что вы живы, а тот, кого вы любите, растерзан и изломан, как старая тряпичная кукла. Но я не хочу, чтобы вы когда-нибудь испытали то, что пришлось испытать мне на собственной шкуре. И я вам скажу напоследок, Морин… то, что ваш отец делает в долине – важнее всего на свете. И это по-настоящему бесценно. Вот что не дает нам всем загнуться. За такое, между прочим, не жаль заплатить любую цену. И у кого-то еще появилась надежда. Чувство, что он спасен.

– Нет! Это и есть настоящий ужас! Ложные надежды! Конец света, Харви! Наш проклятый мир развалился, а мы обещаем то, чего нет и никогда не будет.

– Конечно, – согласился он. – Мы в курсе того, что случилось.

– Но зачем же вообще стремиться пережить зиму?

Он встал и подошел к ней. Морин не шевелилась. Он склонился над девушкой, не притрагиваясь к ней, и она затаила дыхание.

– Во-первых, все не безнадежно, – проговорил он. – Харди и ваш отец выработали отличный план. Чтобы реализовать его, нужно немалое везение, но шанс есть. Как по-вашему?

– Наверное. Но если мы исчерпали наш запас удачи?

– А теперь, перейдем ко второму пункту, – безжалостно продолжал Харви. – Предположим, что зимой мы умрем с голода. Даже если и так, то игра все равно стоит свеч. Если мы сможем хотя бы на паршивый час, избавить кого-нибудь от тех душевных мук, какие переживал я, корчась на заднем сиденье автомобиля… Морин, если знаешь, что избавил хоть одного человека от такого ада, можно спокойно умереть. И вы в силах сделать это. Если вам нужно лгать – лгите. Но не сдавайтесь.

Он не шутил. Возможно, он тоже врал, притворялся, но ведь он действительно подразумевал именно это – в противном случае, зачем бы ему распинаться перед ней?

«Возможно, он прав. Господи! Сделай так, чтобы он и впрямь оказался прав. Только Тебя ведь нет, Тебя нет?

Насколько ты сам веришь себе, Харви Рэндолл? Насколько тверда твоя решимость? Пожалуйста, не растеряй ее, ведь она начинает передаваться мне. И она может стать и моей решимостью».

Она подняла глаза на Харви и прошептала:

– Хотите, чтобы я опять была вашей?