Владимир Моисеев - Здравствуй, Марс! [СИ]

— Мы распорядились своей свободой.

— Разве для того, чтобы считать себя свободным, этого достаточно? — удивился Вик.

— Не знаю, — сказал Логов. — Наверное, это каждый решает для себя сам.

— Человек должен быть свободным. Не чувствовать, себя свободным, а быть им.

— А ты знаешь, что такое свобода?

— Я знаю очень смешную формулировку свободы: это когда хозяин разрешает тебе делать что угодно, в рамках дозволенного, — сказала Марта.

— У нас хозяин теперь ты, Марта? — улыбнулся Вик.

Марте вопрос не понравился.

— Нет — сказала она. — Я не люблю командовать. От одной мысли, что мне придется запрещать вам что-то или заставлять делать что-то противное вашей совести, у меня портится настроение. Немедленно возникает странное чувство будто вы — шахматные фигуры, а я гроссмейстер, привыкший добиваться победы, передвигая безмолвных исполнителей. Честно говоря, гадкое чувство. Надеюсь, мне не придется отдавать вам приказы. Во всяком случае, это не входит в мои планы.

— Ты будешь утверждать распоряжения или составлять планы работ, — сказал Вик и нахмурился. — Две вещи меня бесят в начальниках: они заставляют выполнять то, что им нравится и запрещают то, что им не нравится. Понимаю, что свобода понятие многогранное. Но для меня самое важное проявление свободы — в праве придерживаться своего мнения и высказывать его. Никто и нигде не указывал, что свобода высказывания должна отменять свободы других людей, например, свободу не слушать чужие высказывания. Вот, например, мое право гулять по улице, не ограничивается запретом гулять по газонам. Но общество хитро подменяет понятия: коль скоро нельзя гулять по газонам, значит, и свободы гулять «вообще» не существует. То есть не существует неких всеобщих прав, а существует только общественный договор. Это значит, что если завтра вся земля превратится в один большой газон, то право гулять будет запрещено.

— Неужели начальники заставляли тебя делать что-то ужасное? — спросил Логов.

— Правильнее сказать: бессмысленное. Помню, пришел однажды я в издательство, поздоровался, как воспитанный человек, а местный начальник (не знаю, честно говоря, кто он был по должности, по замашкам — явный начальник) прочитал мне лекцию о том, что такое хорошо, а что плохо. Я был неприятно удивлен. Вроде бы, я не просил его учить меня жизни. К тому же я не был расположен обсуждать философские вопросы. Но хорошо запомнил его слова:

«Тут, на днях, образ Мироздания едва не поколебался. Правда, только в наиболее продвинутых умах, остальное человечество и внимания не обратило. Нормальные люди не волновались ни минуты. Нам-то не один ли, извините, стержень — разбегаются ли, например, галактики во все стороны или, наоборот, собьются в кучку через десяток-другой миллиардов наших лет. Во-первых, смысл жизни от этого не меняется. Остается равен смыслу смерти. А тот, в свою очередь, — известно, чему. Во-вторых, мы же договорились больше никогда не думать о смысле жизни и не обсуждать проекты вечного двигателя и справедливого общественного строя. Так что, если у вас есть хотя бы намек на что-то подобное, смело несите свою рукопись на помойку»!

Я, со своей стороны, сознался, что всегда был уверен в том, что литература занимается исключительно поиском смыслом жизни, и ничем другим. Попрощался и пошел домой, и только теперь понял, что неизлечимая болезнь появилась у меня именно после этой встречи. Наверняка заразили по его наводке! Правильно я называю таких людей заразами.

— А зачем, спрашивается, ты упрямился? Сказал бы, что написал обычную приключенческую повесть, от тебя бы и отстали.

— Нет, — с грустью сказал Вик. — Начальник попался качественный, умеющий распознавать подтекст. Такого не проведешь. Он, зараза, любил вчитываться.

— Интересно, — спросил Логов, — может ли человек, добровольно сделавший выбор, считаться свободным? Он, скажем, решил стать рабом по идейным соображениям или за хорошие деньги. Допустим даже, что его никто не принуждал, а только поманили. Вдруг он уверовал, что свобода — это осознанная необходимость?

— Странно, ты хочешь сказать, что люди считают себя свободными или порабощенными в зависимости от того определения свободы, которое им кажется верным?

— Конечно.

— Ну, тогда я должен сообщить тебе свое определение свободы. Для меня свобода — это возможность поступать согласно своей совести. Определение функциональное, мне кажется, что любой человек сможет составить верное и непротиворечивое представление о своем общественном положении, если будет честен и адекватно оценит свои поступки. Лучший способ узнать свободен ли ты.

— Даже если человек подчиняется не определенному хозяину, а неудачно сложившимся обстоятельствам? — спросил Логов.

— Не глупи, не путай божий дар с яичницей! — разозлился Вик. — Не существует свободы от стихийных бедствий. Свобода — это внутреннее состояние человека, которое заставляет его сделать тот или иной выбор.

— Свободный человек подчиняется своей совести?

— Да.

— Бессовестный человек не может быть свободным?

— Да.

— И ты об этом пишешь в своих текстах?

— Обязательно!

— Теперь понятно, почему тебе запретили заниматься литературой. У тебя выходит, что свободные люди — подобны ангелам небесным.

— Неудачное сравнение. Во-первых, ангелы не вкусили с дерева добра и зла, следовательно, не отличают добро от зла. Они лишены совести и свободы выбора. Во-вторых, кто тебе сказал, что свободный человек — это обязательно хорошо? Некоторым людям совесть позволяет совершать отвратительные поступки. Я бы не советовал считать свободного человека чем-то вроде сладкой конфеты.

Логов вспомнил про Вердиктова, который наверняка летел сейчас в одном из стартовавших кораблей. Вот уж чья совесть не помешает заняться политикой.

— Хорошо получилось, что мы взяли тебя с собой, Вик. Мне кажется, что на Марсе твои книги будут чрезвычайно полезны. У поселенцев появится возможность взглянуть на свои поступки с неожиданной стороны. И это очень хорошо. По крайней мере, у них будет хороший шанс остаться людьми.

— Свобода — врожденное чувство.

— Наверное, но не все об этом догадываются. Пусть, хотя бы, прочитают об этом.

Пришла пора отправляться в кабины для гибернации. Полет до Марса продлится три месяца, но переселенцы очнутся всего лишь за десять часов до выхода на орбиту.

Логову внезапно стало очень страшно. Он боялся, что не проснется. Марта подошла к нему и крепко обняла. Их шлемы смешно брякнули.

— Все будет замечательно, — сказала она.

— Скорее бы, — сказал Логов.

— Куда уж скорее! Закрой глаза, а откроешь их уже на марсианской орбите.