Владимир Моисеев - Мизантроп [СИ]

— Вот что мне еще хотелось бы прояснить, — сказал Карачун. — Один известный политик и экономист заявил, что для успешного развития экономики необходимо два условия: свобода и законы. Звучит привлекательно.

— Ага! Вот только для кого? — от возбуждения я даже вскочил со стула. — Мы живем в мире, в котором разум самым гнусным образом вытеснен мифами и задавлен красивыми, но давно потерявшими смысл словами. Мы стараемся не замечать, что нами манипулируют. Но жить легче почему-то от этого не становится. Пустые слова оказываются сильнее способности анализировать факты.

— Какие слова?

— Например, «свобода». Что это за штука такая, одно упоминание о которой должно приводить нас в экстаз?

— Не желаете быть свободным? — удивился Карачун.

— Мне сначала нужно понять, о чем идет речь.

— Свобода — это ограничение контроля или полный его запрет.

— Вот. И тут начинаются странности. Речь ведь идет об экономике, свободной экономике. Используйте только что прозвучавшее определение, и вы получите экономику, выведенную из-под контроля. Рожи, которые за лишнюю копейку задавятся, получают возможность бесконтрольно трясти с людей деньги. Спасибо, не надо.

— Но лучший контроль — это закон?

— А кто пишет законы? — поинтересовался я. — Для чего их пишут? Наверное, не для того, чтобы защитить людей, а наоборот, чтобы помочь развитию «свободной экономики».

— Значит, вы не одобряете свободу?

— Почему? Я за свободу как философскую категорию. Однако когда приходится говорить о чем-то подобном с незнакомым человеком, хотелось бы сначала выяснить, какой смысл он вкладывает в этот термин. Иначе трудно понять друг друга.

— Хотите узнать мое мнение о свободе?

— Нет. С вами на эту тему я говорить не намерен, мне это неинтересно.

— А что так? — удивился Карачун.

— Если вы сами этого не понимаете, объяснить будет трудно.

— Ваше решение как-то связано с будущим?

— Нет. Скорее, с прошлым.

— А-а, тогда и не говорите. Меня это не касается.

— Мне непонятен ваш интерес к будущему.

— Хотите узнать мой замысел?

— Да.

— Придет время, и я расскажу. Обязательно расскажу.

Сколько раз умные люди предупреждали простаков вроде меня: будьте осторожны со своими желаниями, они иногда сбываются. Но разве кто-нибудь слушает чужие советы? Только посмеиваются и предпочитают учиться на собственных ошибках. Вот и я мечтал, что появятся вокруг меня люди, с которыми я смогу говорить о будущем. Что же, исполнилось. Не знаю, как теперь выпутаться.

— Вопросы кончились? — спросил я.

— Пожалуй. А теперь обещанный профессор Манин! Открывайте дверь, — радостно объявил Карачун.

Лида открыла дверь, и в комнату вошел лысоватый, аккуратно одетый человек в круглых очечках.

— Здравствуйте, я — профессор Манин, — сказал он. — Вы меня ждали?

— Нет, — ответил я.

— Нет?!

— Не обращайте внимания, профессор, Уилов пытается шутить, — сказал Карачун. — Ему редко удается общаться с живыми людьми, вот он и пользуется возможностью для баловства. Чего еще можно ждать от мизантропа?

— Понимаю, — сказал Манин.

Помолчали, присматриваясь друг к другу. Насколько я понял, Манин был испуган не меньше меня. Не трудно было догадаться, что он пришел не по своей воле. Если повезет, я никогда не узнаю, какой компромат собрал на него Карачун. Лида принесла стул. Манин поблагодарил и сел. Если он ждал, что разговор начну я, то он ошибся. Говорить с ним мне расхотелось.

Пауза затягивалась. Первым не выдержал Карачун.

— Профессор сейчас расскажет о своем замысле. Не буду вмешиваться в ваш разговор, но хочу послушать, о чем вы будете спорить.

— Лично я спорить не буду, — сказал я.

Карачун рассмеялся.

— Не выдержите. У вас склочный характер, Уилов!

— Не люблю, когда мои идеи переустройства общества подвергают сомнению, — сказал Манин. — Не для того я согласился возглавить проект, чтобы потом выслушивать обвинения в некомпетентности, пусть даже и от такого заслуженного человека как Уилов.

— Ничего, Манин, со временем привыкнете, — сказал Карачун укоризненно. — Начинайте свое повествование, не задерживайте нас!

Я надул щеки и кивнул.

Профессор поднялся со стула и выпрямился, готовясь прочитать лекцию, как привык это делать перед большим скоплением народа. Но быстро сообразив, что выступать ему придется только передо мной, снова сел, судорожно сжав руками края стула.

— Очень скоро мир изменится самым решительным образом, — сказал Манин, стараясь, чтобы голос звучал зловеще. — Будут бесповоротно отвергнуты привычные принципы устройства общественной жизни. Девальвации подвергнутся не только деньги, но и само понятие власти. Последствия могут быть ужасными, не исключаю, что и катастрофическими.

Сколько раз я слышал подобные утверждения. Не могу сказать, что они кажутся мне убедительными. Скорее, тревожными. Мне кажется, что произносящие их люди плохо представляют, что происходит с людьми, когда мир меняется. Но я промолчал, потому что Манин явно ждал, что я брошусь в бой, чего мне делать не хотелось. Пусть продолжает, мое дело — слушать.

— Нам придется наблюдать за тем, как рушатся самые, казалось, могущественные государства и общественные организации.

Я опять удержался от комментария. Не плохо было бы выяснить, чем он собирается наблюдать, после того, как все рухнет, и ему сплющит голову. Наверное, его голова и после этого будет повторять заученный текст.

— Было бы непростительной глупостью делать вид, что нас это не коснется. Чувство самосохранения заставляет заранее подготовиться к предстоящему катаклизму, — продолжил профессор Манин.

Стало интересно. О каком катаклизме идет речь? И как к нему готовиться? Из последних сил я заставил себя промолчать и на этот раз. Если дать человеку свободно выговориться, можно услышать много занимательного.

— Прежде всего, нужно забыть о нравственности. Чем скорее удастся отделаться от постылой привычки по любому поводу вспоминать о милосердии, морали и совести, тем ярче и свободнее станет жизнь! Уже сейчас из культурной парадигмы смело вышвыривают устаревшие понятия. И это не должно нас беспокоить, наоборот, мы обязаны всеми своими силами и умениями содействовать разрыву с религиозными догмами.

— Религиозными догмами? А они здесь причем? — не удержался я от реплики и, наверняка, сделал это зря. Дал профессору точку опоры для новых утверждений. Что-то подсказывало, что если бы я промолчал, Манин быстро бы выдохся. Но я сообразил это слишком поздно.

— Как же! Мораль и совесть — поповские выдумки. Они мешают нам поступать по-человечески. А это значит, что мы сможем стать настоящими людьми, только вернув природное право действовать рационально, не стесняясь получать прибыль от каждого поступка.