Дидье Ковелер - Время остановится в 12:05 [litres]

– Не плачь, – бормочет она.

– Простите.

– Тебе сейчас плохо. Мне – тоже. Но если тебе можно как-то помочь…

Я поднимаю голову и кусаю губы, чтобы взять себя в руки.

– Мне очень жаль, что я испортил вам вечер, доктор.

Она улыбается и устало вздыхает.

– Наоборот. Я должна поужинать с Арнольдом, чтобы он дал мне сняться в этой рекламе. Но он Мак.

Я изображаю недоумение:

– Кто-кто?

И позволяю Бренде объяснить, что мужчины делятся на несколько категорий: Флеков, Жеков и Маков. Я притворяюсь страшно заинтригованным и спрашиваю, что это значит. Только ради того, чтобы снова услышать фразу, запечатленную в моем сердце с нашей первой встречи. Какая странная ностальгия по ней прежней возникает во мне в ее присутствии!

– Флегматики, Женатики и Маразматики. Не говоря уж об Умниках.

На этот раз я не попадусь. Я повторяю, прищурившись:

– Умники?

– Которые считают себя чересчур умными и поэтому держат меня за дурочку.

– А Арнольд относится к двум последним категориям?

– Точно.

Она заканчивает красить глаз, наклоняется ко мне и серьезно спрашивает:

– Ну а ты в какой категории?

Я прикидываюсь смущенным и отвечаю, что я – одиночка, который борется с проблемами, непосильными для его возраста, и что будет здорово, если она станет моей союзницей, потому что я стараюсь поступать правильно и всем помогать, но каждый раз всё становится еще хуже, и я просто не знаю, как быть.

Бренда озадаченно смотрит на меня и, выпрямившись, говорит, что в моем возрасте была такой же. И, продолжая краситься, советует мне работать над своим характером, если я не хочу закончить свою жизнь как она.

Я возвращаюсь в гостиную, потрясенный тем, что Бренда сравнила меня с собой. Сидя там, где я его оставил, Маразматик играет в шахматы на телефоне. Пиктон достал свой и листает контакты так яростно, словно раздает оплеухи.

– Она готова? – осведомляется Арнольд.

Я отвечаю, что сейчас придет. А сам сажусь рядом со старым ученым и держу ухо востро, чтобы ничего не упустить, пока он нервно барабанит по коленке, слушая гудки.

– Алло, слушаю! – произносит встревоженный мужской голос.

– Кто говорит? – настороженно спрашивает Пиктон.

– Дедушка! Ты где?

– Луи! Можно узнать, почему ты отвечаешь с телефона твоей бабушки?

– Но ты пропал! Бабушка с ума сходит! Она позвонила мне, я сразу приехал, мы тебе оставили десяток сообщений…

– Я в порядке, – раздраженно перебивает старик. – Можешь отправляться домой, я скоро буду.

Он разъединяется, выключает телефон и встречается со мной взглядом.

– Родственники, – недовольно комментирует он. – Кстати, как тебя зовут?

– Томас Дримм.

Он откидывается назад, словно его ударило током.

– Дримм? Ты имеешь отношение к Роберу Дримму, который запретил мою книгу?

Понизив голос, я объясняю, что это не было направлено против него лично. Отец работал на бунтовщиков в Цензурном комитете как двойной агент. Это был единственный способ получить доступ к запрещенной литературе. Он писал фальшивые рецензии на книги, чтобы их разрешили к изданию, но попался, и его уволили, а сегодня арестовали.

– Едем, мальчики! – В комнату входит Бренда.

Теперь на ней узкая юбка и жакет, застегнутый до самого подбородка.

Маразматик вскакивает. Пиктон медленно встает, сверля меня недоверчивым взглядом. У него явно возникли подозрения. Но сейчас мне это даже на руку. Может, так он отвлечется от рецепта разрушения Экрана, который я подсказал ему, сам того не желая. Внезапно старик хватает меня за руку и отводит в сторону.

– Того, что ты рассказал о протонной пушке, нет в моей книге, и никто, кроме меня, не мог прийти к этому умозаключению.

Глядя ему прямо в глаза, я согласно киваю.

– Как же ты об этом узнал? И почему минуту назад сказал «ваша вдова»?

Я с облегчением вздыхаю. Наконец-то он готов услышать продолжение. Не хватает только вещественного доказательства. Я говорю Бренде, что мне нужно на минутку заскочить домой. Сбегáю по лестнице, пересекаю улицу, распахиваю дверь, которую копы оставили незапертой… И застываю на пороге.

Они перевернули всё вверх дном. Вытряхнули шкафы, опустошили ящики, разбросали документы, школьные тетради, письма. Значит, я не ошибся. Когда учителя обвиняют в алкоголизме, у него не устраивают обыск.

Охваченный страшным предчувствием, я бегу в спальню матери, ложусь на пол и достаю из-под кровати коробку с моими детскими реликвиями. Уф! Хронограф лежит на прежнем месте – между формочкой и соской. Я смогу воспользоваться им, если что-то пойдет не так. В тот же миг у меня сжимается сердце: я не должен думать о подстраховке. «Поддаться принципу предосторожности – значит настроиться на провал», – так объяснял мой отец ученикам, когда те перед экзаменом прятали шпаргалки. Держать в кармане средство, останавливающее время, опасно. Нельзя думать, что всё происходящее – ерунда, раз при малейшей трудности можно сбежать в другую реальность. От этого становишься нерешительным, всё делаешь не так. Я не хочу тратить свои юные годы, прыгая из одной реальности в другую, до бесконечности встречаясь на пляже с Пиктоном, чтобы найти Бренду.

Я возвращаю ручку на место. Гудит клаксон. Маразматик теряет терпение. Я поднимаюсь к себе в комнату. Здесь тот же разгром, что и внизу. Все вещи валяются на полу, но, кажется, ничего не пропало. Я подбираю плюшевого медведя, прячу его под куртку и бегом спускаюсь по лестнице.

Внизу что-то заставляет меня остановиться. Запах. Сладковатый запах корицы и солодки, которых у нас дома сроду не водилось. И я уже вдыхал этот аромат, только не могу вспомнить – где. Во всяком случае, его никак не могли оставить копы: слишком он нежный. Тогда откуда он взялся? Запах был едва заметным, когда я вошел, а сейчас вдруг стал очень сильным.

– Что ты копаешься? – спрашивает Бренда с порога.

И останавливается как вкопанная, увидев разгром, оставленный копами. Эта жуткая картинка приходится очень кстати, укрепляя доверие девушки к моей истории. Я объясняю:

– Они устроили обыск.

– Забрали что-нибудь?

– Только отца. Но, если ты мне поможешь, они его вернут.

Я вижу ее взгляд – одновременно суровый и сочувственный, – и мое сердце бьется сильнее. Я не вызываю у Бренды жалости, нет. В ней просыпается гнев, которым заражаюсь и я. Помогая мне, она отомстит за многое. За свое сиротство, за предательство возлюбленного в то время, когда она лечила бедных в гуманитарном лагере, за полицейское преследование… За всё, о чём Бренда рассказала мне в вертолете, когда мы летели в Заветный лес, где она впала в кому. Та откровенность была для меня самым ценным сокровищем. Ключом от ее сердца…