Максим Мортем - Смотрители (СИ)

– …Нет, но попытаться стоит.

– Ну, попытки под пытками не воспрещаются, дело твоё.

В итоге Смотритель начал изучать эту… лужицу около капсулы.

– Странно. Следы не ведут на выход, по крайней мере пока, сначала он пытался хотя бы устоять на ногах ударяясь о близлежащие объекты. Видимо, после капсулы подопытные действительно испытывают адскую боль то ли от самого реального мира, то ли от резкой смены среды с более на менее приятную.

– Говорит ли это о том, что он уже умудрился умереть?

– Маловероятно. Максимум, что его ждёт, так это болевой шок и потеря сознания на некоторое время. Пройдут полчаса или час, и он оклемается, после чего будет бродить по Сектору в поисках выхода, а единственный безболезненный выход сейчас – смерть. Нужно найти его.

– Судя по следам, он вышел-таки отсюда. Не исключено, что он знает, где тебя искать.

– Что ж, подышим ему в спину, раз он впереди.

Но даже Тишина боится таких, как Смотритель – неуравновешенных, слабых и пустых, ведь именно они способны покарать её за все её благорасположенные грешки. Она не единожды видела людской гнев и какой шум он создаёт, но задумываются ли они, сколь сильна ярость Тишины, их второй матери, что лишает рассудка?

Он отправился след в след по чьим-то шагам, навострив глаза; чем ближе приближался к кабинету, тем сильнее его поглощали сомнения, не привиделось ли ему, что кто-то сбежал, не игра ли это воображения, Тишины – странные следы, идеально ложащиеся на его подошву, столь беспорядочно разложенные по дороге, будто хозяин сих шагов не мог устоять на ногах. Он знал, что все подопытные оказывались в капсуле, в чём приходилось, их не раздевали, иначе всех просто не успели бы туда посадить, но что-то тут точно не так, стрельнула мысль в нём, от озарения резко остановился.

– Не ловушка ли это? Кто-то точно хочет сбить нас с толку, я уверен.

– Или ему очень больно и хочет попросить помощи, когда как ты пытаешься его убить, чтобы он совершенно случайно не разрушил твой мирок спокойствия.

– Гори в аду.

– Только после тебя.

Он закрыл глаза и выдохнул свою душу, погрязшую в грязи непонимания действительности. – Смерть близко. – Поразила его мысль косой. – Забавно, кабинет буквально за поворотом, а следы всё обрывистее и менее заметны. Возможно, я уже опоздал и совсем скоро он просто убьёт меня. – Он протёр глаза. – Ну, что же, это была интересная история, отчасти. Будет, что в гробу вспомнить и в Аду рассказать. – Он ускорил шаг и с каким-то расслабленным и непринуждённым лицом, выражающим больше спокойствия, чем страха или злости, вошёл в пустующий с его последнего ухода кабинет, раскинувший свои блеклые, старые и столь ненавистные стены по периметру коробки шесть на восемь метров. Вздохнув с облегчением, ещё хоть какое-то время не придётся контактировать с подопытными, он осмотрел свою давящую на сознание коморку на наличие чего-нибудь полезного, но ничего, кроме умирающих воспоминаний о последних нескольких годах, пары шкафов, стола и зеркала, не осталось, всё разобрал и пересобрал во что-нибудь пополезнее бесполезных кусков дерева и металла, склеенных добрым словом воедино.

Ярость Тишины заставляет глохнуть, а сама её сила в благих намерениях: «помолчи, познай самого себя, пока молчу в бесконечную пустоту громче тебя, даже если свожу тебя с ума». Яростная Тишина, режущая слух своим безмолвием – одно из худших творений Природы, естественно после самого Человечества, с ним ничто не сравнится.

Войну с Тишиной ещё никому не удалось выиграть, проигрывали все, ведь она – мастер затяжной войны: в её распоряжении целая вечность, живые существа, портящие её глухие творения, рано или поздно вымрут, и она вновь останется одна. Одиночество, которым она делится с лучшими последователями, та цена, которую ей приходится кому-то платить за своё существование, и ведь даже Смерть может с кем-то поговорить – с Жизнью, они не одиноки, да и последователи этой старухи живут вечно в образе звёздной пыли; что за несправедливость? Смерть и Тишина обрели себя одновременно после Большого Взрыва, шум же в вакууме не распространяется.

Ничего, что говорило бы об уюте, здесь нет, да и зачем ему он, если Смерть всё ближе? Шаг за шагом, день за днём. Он чувствует, что ему немного осталось, но паника не режет ему вены, во рту не ощущается горький и сухой привкус какого-то страха, он не боится старуху, не сейчас.

– Не боюсь? Быть может, но что мне это даёт? Моё бесстрашие выйдёт мне боком, я буду страдать, возможно, вечно, а раз так, то почему бы не разбавить эти очень весёлые минуты чем-нибудь необычным? Если я и все люди в той или иной мере страдают, то не говорит ли это о том, что страдания – признак разума, что все мы действительно разумны только благодаря достаточно развитым мозгам, способным интерпретировать боль, нас разрушающую и отравляющую; вдохновляющую и усиливающую? Возможно, мы живём только для того, чтобы страдать и наша цель – увеличивать эту боль, чтобы осознавать себя каждое мгновение и понимать, что мы всё ещё живы. Разве не прекрасно, не романтизировано? – Прозвучал нервный смешок с некоторым грустным оттенком. – Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Если бог и был и даже если он задумывал нас с какой-то высшей целью, то либо уже сдох, либо забыл о нас, либо ему нравиться следить за страданиями низших форм жизни. Знаешь, люблю Бога за то, что он дал людям возможность познать самих себя, обрёкши их на вечные страдания в этом Аду под названием “Человечество”, но ненавижу за то, что он существует, если существует… Хех, с этой точки зрения, Бог – отец, который пытается помочь детям в мучениях найти себя, он не такой и плохой парень, да?.. За вычетом уничтожений человечества с разного рода успехами. – Он прикрыл глаза обеими руками и прижался спиной к стене, присев и покоряясь любимой ненависти, Тишина начнёт ревновать. – Да ладно тебе, кого ненавидеть-то? Себя? Бесполезно. – Он поднялся на ноги. – Я ненавижу людей, потому и стал делать оружие, чтобы они сами друг друга переубивали. – Его активная жестикуляция намекает на то, что перед ним кто-то стоит. – Но зачем, какой смысл, хочешь спросить, в войнах, если можно объединиться, завоевать всю бесконечную вселенную, после чего рассориться с соседями и отправиться в Ад с пеплом планет? Тебе ли не всё равно, друг мой? А что касаемо меня и моего противоречивого существования, я же живу, горд своей человеческой сущностью, хотя людей ненавижу… Я не знаю. Мне просто нравилось быть создателем, идти против природы, в некотором роде вдыхая жизнь в механизмы и заставляя их работать, внося в нашу таким образом свои коррективы. – Он потёр лоб, будто пытался в морщинах найти новые слова, да все закончились, выражать больше нечего. – Я вроде пришёл искать подопытного, а не грёзить о прошлом, чего я тут сижу? – Он подошёл к единственному зеркалу, цвет отражений которого уже давно застрял на чёрном, и зарыдал. Смотритель и сам не понял, почему, но так тошно стало на душе, что и выдержать он не сумел, слишком много воспоминаний врезалось ему в память: смерть всех, кого он знал и любил, необходимость следить за какими-то бесполезными людьми, которые пережить должны, по всей вероятности, саму Вселенную, несколько лет одиночества, подкреплённые, впрочем, довольно радостными моментами…