Максим Мортем - Смотрители (СИ)

…Поисков методов изящного самоубийства, петля – слишком заезженный ход, да и было время, когда её использовали для убийства неугодных, вскрытие вен – также слишком устаревший способ, гораздо интереснее погибнуть от собственноручно склеенного предмета. Он день за днём, месяц за месяцем, год за годом растворялся в вязких чёрных водах депрессии, и уже ведь начал тонуть – самодельный пистолет сделать не так сложно – но ему, по неведомой ему самому причине, хватило сил выкарабкаться из этого состояния, его спасло, по довольно странным предположениям, его собственное стремление красиво совершить самоубийство. Все его руки погружены в царапины и ссадины, некоторым ранам уже несколько месяцев; возможно, именно в попытках убить себя, в поисках какой-то неординарной самоказни он обрёл покой. Желание убить себя убило желание убить себя. Он всегда ненавидел себя, сначала за своё низкое происхождение, потом за способности, ему иногда кажется, что родился с этим чувством в душе – ему говорили, что сначала не плакал при рождении, зато не понимающая злость на мордочке красовалась – но это ведь невозможно, кого ненавидеть глупому новорождённому ребёнку, правда? В итоге депрессия сменилась обнадёживающими радостью и счастьем. Одну болезнь он заменил на другую.

Так ли это плохо – быть счастливым, признак ли это глупости и слабости? Имел ли Смотритель право стать счастливым, пусть и радость эта стоит смерти? Он всегда боялся этого, но ему всё равно уже никогда не узнать, какого это – испытывать истинное блаженство, а не симуляцию, созданную технологиями, плодами людского развития. Он может лишь сетовать на жизнь, покоряясь её странным секретам, всю сущность благополучия ему всё равно не вскрыть, не провести операцию по нахождению свободы от жизни, которую жаждет больше всего на свете. Счастье – признак, не раскрывающийся ни перед один сенсором.

Сколько лет прошло? Десятки, десятки десятитысячных года, именно это он узрел в этом чёрном зеркале, изначально ему такие не нравились, они будто обличают души пользователей: не единожды было такое, что цвет застревал на бирюзовом, как бы говоря тем, кто близок к суициду: “успокойся”, что совершенно не помогало, а только лишь усугубляло положение. Именно в этом зеркале он увидел, что его окатила жидкость из капсулы, той самой, которая оказалась открыта. Даже сны, что иногда дарили ему радостную безмятежность, всего лишь фикция, безумие.

И он попробовал провести запрещённый в кругах культа обряд «Казнь Тишины» –громкий, яростный вопль, с еле прослеживающейся грустью и тоской о былых временах в крике, присев на корточки, сжавшись в клубок. Хватит ли громкости его крика, дабы казнить Тишину? Через мгновение он уже твёрдо стоял на ногах, “лучше бы так и сдох” – подумалось ему. И он ударил со злобой и ненавистью то ли к себе, то ли к миру, собрав всю силу и волю в кулак, прямо в центр незащищённого от подобных ему злюк зеркала, из-за чего оно разлетелось на осколки, потекла кровь по отражающему слою за стеклом, но боль не способна разбудить его порабощённое гневом сознание, эмоции переполняют этого кающегося в одном лишь грехе человека – не успел он прожить счастливую жизнь. «Прости» – шёпотом, захлёбываясь слезами, говорит он себе – “Это моя вина” – роняет он бесполезные слова, продолжая смотреть в пол, не имея сил посмотреть в собственные искажённые кривыми отражениями глаза. Шли минуты, а он всё стоял в одной и той же позе – с кулаком, угрожающим разбитому зеркалу своим близким расположением, поникшей головой и обмякшими плечами. Набравшись сил, он поднял голову и увидел разбитого себя в чёрном зеркале, от одного взгляда ему стало и жутко, и мерзко одновременно, “Я и забыл, почему никогда не держал зеркал в своём доме” – вспомнил он всё-таки. Взгляд его так и залип на множестве осколков, рассёкших душу, и их отражениях его лица.

Это зеркало, видать, хранило в себе прозрение, которого Смотритель наконец достиг, разбив его и увидев себя, свою жизнь в осколках. “Это ложь”, отрезал он путь разуму на мосту в его голову, “не верю” – продолжал он сокрушать воздух. Не в очередного ли бога он опять не верит, не вере ли в себя он оборвал топливо, не из принципа ли он так и остался вероборцем, запретив самому себе держаться в этом мире из последних сил? – Не может этого быть, это лишь игра разума, обман, ошибка сознания, нет. – Он ударил себя по лбу и оставил глаза прикрытыми ладонью от внешнего умирающего на его глазах мира, пара секунд, он уже трёт себе глаза кулачками, будто пытается проснуться и разбудить Смерть после крепкого сна, не понимая, что меняет свою форму только лишь Жизнь. – Может и не ложь, а дурак именно я, а не мозг, который якобы пытается меня обмануть. Не люблю ошибаться, а кто любит? Те, кто учатся на своих ошибках, полагаю. Да, может быть, ты и прав, кем бы ты ни был. Неужели последние несколько лет действительно отравлены ложью, а я пытался поверить в обман, уничтожить правду? Вероятно. Глуп и слаб я слишком был, чтобы осознать свою никчёмность. А раз так… Может, это и к лучшему, что я наконец познал самого себя, разобрался в себе? – Говорил он всё это себе чуть громче шёпота, будто старался не разбудить кого-то спящего рядом с ним. – Действительно пытаюсь, знаешь ли, не разбудить ангела этого ненавистного мною теперь счастья, разрушение которого причинило столько страданий несколько минут назад, ненавижу уже всё, что с ним связано. – Покорён столь любимой злобой, дают ли достижение в Аду за такое рабство? – Сомневаюсь.

Так он прорассуждал о бессмысленности ещё какое-то время, в итоге решил вернуться к единственной, как ему кажется, пустой капсуле, но чем ближе он подходил туда, тем сильнее его одолевали смутные сомнения, страх и ядовитый смех. Он засмеялся впервые за последние несколько часов, если не дней, недель, веков, и сам уже не помнит точно, проблема лишь в том, что смех этот нервный, имеющий цель скорее казнить тишину, чем выразить своё одобрительное отношение к чужой плохой шутке. Неужели Смерть так плохо шутит, в связи с чем живые и подыхают без возможности утолить свою жажду воздуха; или у Жизни настолько плохое чувство юмора, что аж она шутит смертью; сам Бог дурачится, так как не дорос до совершеннолетия в миллиард лет? Смерть – всего лишь чья-то шутка?

– Хе-хе, не удивлюсь, если так оно и есть, и все мы умираем только из-за плохих шуток… Тогда как пошутил я… и что вообще считать шуткой? Убийства, создание оружия, саму жизнь? Раз каждый, кто жил, умер в конечном итоге, я полагаю, жизнь и есть шутка Смерти. Убийственная шутка.

Несмотря на своё плачевное положение, иногда буквально, он таки добрался до места, которое обязался больше не проверять – за пределы своего кабинета. – Ненавижу не сдерживать слово, особенно сейчас… Я, по всей вероятности, тогда просто пошутил, за ту шутку и расплачусь своей жизнью.