Сергей Кусков - Кабальеро плаща и гитары том 3 и 4

…И понеслось!

За условно лирическим блоком шёл блок, стыренный мной у некой группы под названием «Кино». При серости и невзрачности названия, и, что греха таить, при невыразительности и простоте самих песен, меня поразила скрытая энергетика протеста в их текстах. Ключевое слово «скрытая». Прямо там не говорилось ни о каком неприятии или сопротивлении, не было никаких призывов к неповиновению и борьбе с Системой. Но отчего-то слушая их, понимаешь именно это.

Сеньоры в блоке ничего не поняли. Чтоб осознать скрытый смысл, надо обладать соответствующе устроенными мозгами, а ими мог похвастаться только тихушник, но у того были свои проблемы — сапог и есть сапог. Им не к чему было прицепиться…

…Бы, если б не приказ валить нас. И они валили, цепляясь, не смейтесь, к построению речевых оборотов — слишком, дескать, устаревшие.

Ну, за этот блок, несмотря на высосанность из пальца запрета, я был не в обиде. Почему? А сами смотрите? Какие ассоциации возникают в голове при чтении одних только названий песен? «Место для шага вперёд». «Вставай рядом со мной, спой вместе со мной». «Дальше действовать будем мы». «Последний герой». Напоследок я зарядил «Перемен, требуют наши сердца», сеньоров вообще перекосило, даже почти равнодушного «культуриста». Формально ни единого противозаконного призыва, но осадочек, как говорится…

Далее шла солянка из всего, что удалось нарыть, за всё время, которое интересуюсь темой старинных песен.

Из уже исполняемых не прошла ни одна, даже без обсуждения. «Смутные дни» — насилие, обрыв на первом куплете. «Инок, воин и шут» — придрались к столбу, ибо пелось там о героизации воинов ЧУЖОЙ для латиносов культуры. И даже враждебной — Россия, несмотря на памятный визит Марцелова, всё ещё воспринимается врагом номер один. Но формулировка отказа была благозвучной, без называния очевидного своим именем.

Любовные песни были выведены «на чистую воду» опытной девочкой-полукровкой, знавшей русский не просто хорошо, академически, а с тонкостями и нюансами, которые не сразу поймал я, проходивший обучение сему языку в углубленном варианте в корпусе. Мой преподаватель — инструктор, работающий на разведку и контрразведку, но, видно, где-то на планете готовят специалистов ещё круче, причём сугубо гражданских. Никогда не думал, что в простых сереньких любовных вещах, оказывается, СТОЛЬКО подтекстов. Скользких, взрывоопасных, могущих покалечить психику подрастающего поколения, а местами призывающих к насилию на ровном месте.

Песни с СОВСЕМ непонятным текстом (признаюсь, даже я не понимаю их смысла, взял только потому, что концепция и звучание понравились) «закрывались» именно на этом основании:

— Мальчики, О ЧЁМ вы поёте? — смерляла нас глазами РоРо.

И всё, этого достаточно. Ответ дать не можем? Досвидос. Лопочем откровенную хрень, в которую сами не верим? То же самое.

Ну и теперь дошла очередь до финального, условно «патриотического» блока. Тут я изначально ожидал полнейший разгром, и более того, я именно его и именно здесь и планировал! Без поправок на бан предыдущих песен (о котором не мог даже подумать, казалось, хоть что-то сеньоры пропустят). Надо было подвести вечер к черте, к взрыву, и весь скользкий материал перекочевал именно в этот блок. Ну, а потому закономерно, что:

— оборона Ленинграда — призыв к насилию. Читай, героизация конкурентной культуры.

— песни про казаков (мы нашли несколько, одна даже народная) — то же самое.

— ВСЕ песни про славян (тоже несколько) — то же, под разными предлогами.

Исторические песни банились с особым смаком и воодушевлением. Сеньоры делали на них скидку, давали сыграть полностью, после чего шёл разгром, где смаковалось каждое их слово.

Наконец, дошли до провокационной «Встань, страх преодолей». Песня, если прочитать её текст без сопровождения, сразу вызывает ощущение двоякости. А с подачи со сцены — натуральный призыв к неповиновению. И чем пассионарнее исполнитель, тем суровее огребёт государство. Я специально оставил её на финал вечера, думая, что, вдруг сеньоры будут добрыми? Хоть ею заведу их на негатив. Наивный! Ну, перебдеть — не недобдеть, простительно. Главное во всём сегодняшнем представлении было то, что оно шло по МОЕМУ сценарию, и что это было абсолютно неведомо пятерым статистам на первом ряду, лезущим из кожи вон, исполняя мой план. Пако не ухахатывался только потому, что общая атмосфера официоза довлела в помещении над всеми, и над ним в том числе.

— Хуан, в «Колизее» также национальный вопрос, — сподобился снизойти и ответить на вопрос тихушник. — «Сила приносит свободу». Опасный лозунг. Очень опасный. И я не думаю, что ты не понимаешь этого.

— Сеньор, речь о рабах, зарабатывающих свободу в гладиаторских боях! — продолжал стоять рогом в землю я.

— Хуан, ты имеешь некие связи… С высоты которых должен понимать опасность подобных «исторических» песен. Но ты почему-то не понимаешь. И если хочешь по-плохому, если культура ответственности в тебе на уровне примата, нам придётся помочь тебе. И нашему ОБЩЕМУ государству, — сверкнул он глазами

— А-а-а-а… — попыталась вякнуть Жопастая Розита, но бегло вскинутая ладонь сеньора из «пятёрки» сняла все вопросы и возражения. «Я тут главный, не лезь».

— Хорошо. Торреро. Бой быков. Где национальный вопрос тут? — не сдавался я.

— В подаче. — Сеньор вернулся к режиму дежурной улыбки. — Героизация борца с некой абстрактной Системой. Борца, стоящего в одиночестве на сцене перед огромной публикой, вызывающего своей борьбой у неё симпатии. Юноша, я наблюдаю за тобой все эти много-много часов. Ты не идиот, нет. И далеко не дурак. Зачем же себя так ведёшь?

Сеньор вышел на игру по крупному. Ну-ну, неплохо я его так достал.

— А-а-а-а-а… — снова попыталась вставить слово РоРо, но снова была заткнута беглым жестом.

Может я в описании действа что-то опустил, потому поясню. Отношение ко мне все эти пять-шесть часов было пренебрежительное, но подчёркнуто официальное. «Сеньор Шимановский». «Сеньор». «Сеньоры». Принцесса Сук позволяла себе нейтральное «мальчики», но только потому, что по возрасту годилась нам в матери, остальные, даже не более молодые мужчины, не позволяли себе и этого. А тут переход на «мальчик», «Хуан» и доброжелательный тон со стороны тихушника? Кажется, четвёрка остальных членов комиссии впервые задумалась, что они, собственно, натворили. А после открытого упоминания о моих связях, сеньора лингвист даже как-то осунулась, глазки её забегали, а очко сжалось. Сеньор гвардеец был непрошибаем, его растерянность я почувствовал особыми способностями, а вот тройка гражданских перешла в режим «больше молчи, больше слушай, авось пронесёт».