Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

— Кир… как ты думаешь, если я попрошусь, позволят ли мне и сегодня петь?

— Какие у тебя сомнения на этот счет? — вопросом на вопрос ответил Кир. — Пойдем!

Они прошли к возвышению, на котором уже собрался хор. Когда регент увидел Максима, он протянул ему руку, и когда тот подал свою, крепко пожал её.

— Спасибо, что вы пришли. Признаюсь, я даже не ожидал, думал, вы уже не придёте!

— Почему же? — спросил Максим. — Раз, по вашим же словам, во мне есть то, что прекрасно, разве это не повод, чтобы сразу же этим послужить Господу? Если вы позволите мне с вашим хором петь утреню, то я, грешный и недостойный, дерзну попроситься к вам в хор и на вечерню.

Регент с восхищением посмотрел на него, и только и смог произнести:

— Конечно! Вы приглашены в наш хор на все будущие богослужения!

Максим с улыбкой обернулся к Киру, а тот одобрительно его обнял и сказал:

— Ну вот, а ты боялся!

Старшим на утренней молитве был другой брат. Максим поискал глазами среди молящихся Стефана и, найдя его, улыбнулся и кивнул ему. Тот ответил таким же приветствием.

Богослужение началось, и Максим, прикрыв глаза, отдался целиком пению и молитве. И снова в центре богослужения было чтение Писания. Читали текст одного из Евангелий о Воскресении Христовом. Прочитав Евангелие, проповедник заговорил о божественной Любви, которая пришла на землю, умалив себя, в образе человека. Любовь стала плотью и кровью. Она стала настоящим человеком и жила среди нас. Туда, где были боль и отчаяние — она приносила надежду, где было равнодушие — приносила милость, где была ложь — приносила правду, где была слепота — приносила свет, где была боль — приносила утешение… И даже распятая на кресте, в конвульсиях жестоких страданий, Любовь совершала дела любви, прощая врагов своих. Но потом для Того, кто принёс свет, наступила тьма, но ненадолго. Он воскрес на третий день. Воскресение Христово — это победа любви, и значит, любовь, принимая смерть, становится сильнее смерти. Она становится бессмертной.

Любовь есть единственная сила, которая может сразиться с самым страшным врагом на Земле, со смертью, и не быть побежденной. Но никто не сможет познать радость Воскресения, если сначала не познает трагедию Креста.

Для того чтобы возродиться и быть достойным новой бессмертной жизни, нужно умереть для всего, что порабощает и делает несвободным: для страхов и для зла, которое делает этот мир холодным, скудным, бедным, жестоким.

Максим слушал и живо представлял себе мучения распятого Христа, и сердца его сжималось от сопереживания и боли. Особенно ярко прозвучали для Максима слова, которые он слышал всегда, но сейчас они дошли до самой глубины его сердца и стали откровением: без креста нет и воскресения. И тогда, именно в ту самую минуту, Максим вдруг примирился со своими страданиями. Готовность пройти через что угодно, лишь бы воскреснуть в Царстве Бога, где нет страданий и слёз, и увидеть воскресших братьев своих, как необычайная радость появилась в сердце его, хотя он понимал, что все его страдания на самом деле — ничтожны, по сравнению со страданиями Христа на кресте.

После проповеди, когда хор запел снова, Максим находился в пространстве радости и света, и когда богослужение закончилось, он повернулся к мозаике Христа и, глядя снизу вверх в Его глаза, прошептал:

— Спасибо тебе, мой Господь! Я так часто страдал и так часто унывал… но сейчас я полюбил страдания, ведь я всей душой мечтаю пребывать с Тобой на Небесах в бессмертии Твоём, но телом смертным всё ещё влачу своё существование здесь. Но теперь я знаю: без крестных страданий нет и воскресения. Благодарю, что Ты мне это открыл!

И он прикоснулся кончиками пальцев к сверкающим камням мозаики, словно хотел передать Христу всю радость своего сердца.

Χριστόν ἀνυμνήσωμεν…Τόν ἐν τῷ βαπτίσματι… πάντας ἡμᾶς ἐκαθάραντα.

— ответил шёпот в его сердце.

К нему подходили певчие и все обнимали его, и он каждому отвечал объятиями. Последним подошёл Кир. В его глазах дрожали слёзы. Максим отметил про себя, каким измученным было его лицо, и участливо спросил:

— Что с тобой? Тебе плохо, Кир?

Кир медленно покачал головой и обнял его.

— Брат Максим… Ты даже не представляешь, как мне хорошо…

Максим тоже крепко обнял его. Киру казалось, что он, как неверующий Фома видит воскресение из мёртвых, которое происходит не когда-то в истории, а здесь и сейчас, на его глазах, прямо рядом с ним.

К ним подошёл Стефан. Максим радостно встретил его улыбкой и спросил:

— Ваше предложение в силе? Я был бы рад, если бы вы уделили мне время.

Стефан удивился его напором:

— Конечно! Вы завтракали? — и когда узнал, что нет, тут же пригласил к себе в дом.

Максим выразил сомнение, насколько уместен визит гостя в столь ранний час, на что Стефан возразил, что для братства, как и для монахов, утро начинается рано, и к этому времени уже никто не спит. И Максим со спокойным сердцем тогда согласился. Стефан приглашал ещё и Ардена, но тот отказался, сославшись, что у него появились срочные дела. Уходя, он строго посмотрел на Кира.

Стефан привёл Максима и Кира в свой дом. Их встретила женщина намного старше Стефана, и Максим тихо спросил Кира, почему у него такая старая жена. Кир засмеялся и ответил, что Стефан не женат. Он, как и некоторые братья и сестры в братстве имеет обет безбрачия, а эта женщина — сестра, которая помогает ему в доме. Ведь это так удобно, помогать друг другу, если возникает в этом потребность. Максим приятно удивился такой практике.

Дом у Стефана был чистым и строгим, под стать самому хозяину. В гостиной стоял большой стол, вокруг которого было много стульев. Стол был быстро накрыт. Стефан усадил их и, помолившись и благословив трапезу, спросил:

— Ну, Максим! Выбирай! Что бы тебе сегодня хотелось посмотреть: выставку картин, которые пишут братья и сёстры, или выставку по истории Церкви?

— Мы договаривались, что вы мне расскажите об истории Церкви, — сказал Максим, — но я очень люблю живопись и с радостью посетил бы и то, и другое, если это возможно.

— Вы любите живопись? — поднял брови Стефан. — И что же предпочитаете?

— Конечно, итальянскую школу живописи, прежде всего работы таких мэтров, как Рафаэль, Тициан, Рембрандт, Рубенс, Пьер Жан Баптист Мари. Но, конечно, очень люблю и русскую живопись: Крамского, Левитана, Айвазовского, Поленова, Куинджи. На определённом этапе у них я учился живописи и, конечно, почитаю их как своих учителей. Но уверовав, всё больше я стал понимать, что люблю их работы только те, которые они посвятили религиозной тематике. Вообще я очень люблю Эль Греко. На мой взгляд, ему особенно удавалось передать молитвенный дух монаха. Хотя может быть, это субъективно: он мне близок, потому что имел греческие корни, хотя его называли самым испанским художником. Его картина «Стигматизация святого Франциска» совершенно особенным образом трогает мне душу. Но всё же отмечу, что в живописи много эмоций и страсти. Она будит успокоившийся ум монаха и терзает прежними страданиями разожжённой плоти. В последнее время мой разум обретает мир в созерцании иконописи, особенно византийской, как идеального сочетание смысла, духа и красоты. Искусство Византии — это всегда прорыв к свету, в нём нет тем тьмы и отчаяния, как в средневековом искусстве Западной Европы.