Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

— Серафим, не играйте с ножом. Наделаете глупостей, будете жалеть, — предостерёг Арден.

Серафим давно уже понял, что Арден тщетно пытается извернуться, и в этот момент до слуха Серафима донеслось, как кто-то тяжело поднимается по лестнице. Не один человек, несколько. Худшие предположения подтверждались. Он с горечью усмехнулся, схватил Ардена за шиворот, рывком поднял с кресла и, поставив его перед собой, приставил к его горлу нож.

Дверь открыл Альберт. Он вошёл вовнутрь, спокойно посмотрел на Серафима, только на секунду задержав взгляд на ноже у горла Ардена, затем отошёл в сторонку. За ним, передвигаясь с большим трудом, вошёл Максим. Его уставшее лицо было очень бледным, волосы всклокочены, одежда грязна и потрепана, а вид потерянный. Он поднял от пола глаза… и увидел Серафима. От изумления, казалось, он лишился последних сил.

— Брат Серафим! — воскликнул он и пошатнулся.

— О, Боже… Брат Максим… — ошеломлённо произнёс Серафим. — Ты… ты здесь, в Вознесенке?

— Брат Серафим, зачем ты держишь Ардена, отпусти его! — взволнованно вскричал Максим.

Серафим выронил нож и бросился к Максиму и, схватив его за ворот, стал кричать и трясти так, что у Максима болталась голова:

— Ты зачем оленя закопал?!! Я тебя спрашиваю, паскуда византийская, ты зачем оленя закопал? Меня из-за тебя чуть Наставник не убил!!! Я что, просил тебя оленя закопать?!! Я тебе сказал: ждать!!! А ты зачем оленя закопал?!! Да ещё какую-то ахинею на дереве написал!!!

Максим болтался в руках Серафима, как выбиваемый напольный коврик, и слёзы счастья лились из его глаз. Он, с обожанием глядя на Серафима, только и произносил:

— Жив, Господь… Как же я скучал без тебя, брат мой Серафим…

Серафим выдохся. Он, запрокинув голову, прижал Максима к груди и, не отпуская его, повернулся к Ардену:

— Простите, Арден, за мою выходку… Я ведь давно уже ни от людей, ни от Господа ничего не жду… Только сейчас я понял, что я уже давно потерял надежду и живу, как проклятый… без братьев, без Бога… — Он утёр кулаком слёзы, перемешанные с соплями, и продолжил: — Конечно, вам не вернуть мне брата Савватия, но я буду безблагодарной сволочью, если не скажу вам спасибо за брата Максима. Вы меня просто вернули к жизни.

Серафим заметил, что в глазах Ардена тоже были слёзы. Он повернулся снова к Максиму и его взгляд застыл. Время для него остановилось. За спиной Максима на пороге стоял отец Александр…

— Здравствуй, любимый брат Серафим… — тихо проговорил Александр, глядя на него таким родным, отеческим взглядом, что Серафим пришёл в исступление. Александр протянул к нему руку, и Серафим, не владея собой от радости, как мотылек на свет, не чуя ног, пошёл к нему, и Александр обнял его крепко, до боли, и долго держал, не отпуская, затем расцеловал в обе щёки с той отеческой нежностью, которую так любил в нём Серафим.

— Брат Серафим! Всем сердцем славлю милосердного Господа, что Он изволил помиловать меня, совершившего против тебя тяжелейшее преступление, и не покарал, не отнял тебя у меня, а позволил пережить покаяние и радость встречи с тобой! О, как я благодарю Всевышнего, что ты жив… прости же меня, прости любимый брат мой Серафим…

Александр, не сводя с него глаз, медленно опустился перед ним на колени. Серафим с волнением и восторгом вспомнил исповедь Наставника в гостинице, и радость охватила его, когда он понял, что произошло невероятное чудо. Не мог Наставник такого сказать в плену чар противоречащего. Он свободен. Серафим не мог позволить Наставнику стоять перед собою на коленях и, поэтому тоже быстро опустился на колени рядом с ним. Наставник смотрел на него так, как наверно на него смотрел бы сам Господь Бог. Серафим не мог выдержать этого взгляда и не мог от него оторваться. А Наставник всё говорил, и каждое слово его приносило исцеление измученной его душе:

— О, мой любимый брат, сколько же я причинил тебе жестоких страданий, как же я не понимал тебя и твоей ко мне искренней любви! Спасибо тебе, что ты, несмотря на моё сопротивление, не давал мне погибнуть от голода, спасибо, что пришёл за мной, когда я, гонимый бесовским безумием, на произвол судьбы оставил вас…

Невозможно было выразить словами ликование души Серафима. Наставник понял! Он его простил!!! Сердце Серафима уже не вынесло такой радости. Он стиснул в объятиях Наставника, счастливо плакал и в каком-то исступлении произносил:

— Мой Наставник… любимый отец мой Александр… светлая радость моя! Знай же, что ничто из того, что ты сделал против меня, не могло заставить меня тебя разлюбить. Я прошёл через ад боли, но я держался мыслью о тебе, я не мог поверить, что дьявол смог так оскудить твою душу, чтобы ты забыл меня, твоё верное духовное чадо! Как же мне стыдно было перед тобой, когда я сам испытал на себе ужас выбора между Козеозёрским монастырём и медленным самоубийством, за свою злость на тебя, за твою верность обетам, и как Хам, обнаживший наготу отца своего, так и я, подлец, насмехался над тобою перед братом Максимом! Всё… всё, что со мной совершил через тебя Господь — всё справедливо! И таким омерзительным было насилие, которое я над тобой учинил, что твой бедный разум двинулся, да так, что даже противоречащий показался тебе милее, чем я, твоё духовное чадо! Даже если бы мне пришлось сдохнуть на той скале… как мне судить тебя? Ведь ты, не раздумывая, принял обет и обрёк себя на смерть ради нас!

Александр выслушал его с лицом, помрачённым мукой воспоминаний и, тихо взяв лицо Серафима руками, прижался дрожащими губами к его взмокшему лбу, к его мокрым глазам.

— Бедный мой брат… Прости за всё, что причинил я тебе, за каждый миг твоей физической и душевной боли! Прости за нелюбовь, которой казнил тебя, не поверив тебе! В мучительных ночных кошмарах я слышал, как ты кричал, когда я калечил тебе руки, и видел твои несчастные глаза, которыми ты на меня смотрел, как верная собака, когда я уже готов был выстрелить тебе в лицо… О, мой бедный брат… Я был в ослеплении, во власти тёмных сил, во власти противоречия, которое Господь во мне победил. Он видел, как сильно я люблю тебя, моё чадо, как я нуждаюсь в твоём прощении!.. Пожалуйста… брат мой… друг мой… прости меня… прости…

Даже в те минуты, когда от сердца Серафима отступало отчаяние и одиночество, он не мог даже и надеяться услышать такие слова от Наставника. Он мог поклясться, что даже в обители не знал от Наставника такой любви. Что-то с ним невероятное произошло за время их разлуки, как будто он к нему спустился с самого Неба!

— Наставник мой, — в изнеможения от счастья воскликнул Серафим, — и ты меня прости за то, что я такой непослушный послушник! Для меня большое обличение, что ты так поносишь себя! Не ты же, а я во всём виноват! Это я творил бесчинства и ослушался твоего приказа! Из-за меня мы упустили противоречащего! Моя вина в том, что ты подвергся столь продолжительным страданиям от его дьявольского воздействия и твой бедный рассудок не выдержал пытки его плена! Твоё освобождение — просто невероятно! Мой любимый… мой дорогой Наставник… скажи, как же ты избавился от чар и убил противоречащего?