Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

— Господи! — со слезами воскликнул Александр. — Дай этому миру познать радость и милость Твоей любви! Тогда не будет в мире вражды, ибо нет врагов, есть только познавшие Тебя и не познавшие!

Невдалеке под кустом зашевелился Андрей. Он сел, отряхнул листья с капюшона, разлепил сонные глаза и с недоумением уставился на Александра.

Я что-то пропустил. Что-то очень важное. И себя за это ругал. Я же хотел следить за Александром и даже занял эту удобную позицию, чтобы наблюдать за ним, но я не помню, в какой момент меня разморил смотрил предательский сон. Вот нашёлся защитничек-то. Питирим, к счастью, был жив… И он не лежал, а сидел на своём термоспальнике, погрузившись, как я уже за ним знаю, в молитву. Александр на корточках сидел у костра и сильно плакал, чем и разбудил меня.

— Что у вас случилось? — с тревогой спросил я и подошёл поближе.

Питирим поднял голову и сделал мне знак, чтобы я не трогал Александра. Сам же, — о чудо, — встал на ноги, подошёл к нему и, присев рядом и обняв его за плечи, с любовью сказал:

— Плачь, святой брат мой, плачь! Плачь, если тебе Господь дал этот великий дар слёз! Когда Дух Святой исполнит всего человека сладостью любви Своей, тогда душа совершенно забывает мир, и вся в неизреченной радости созерцает Бога! Но когда душа снова видит этот мир, лежащий во зле, тогда плачет и молится за весь мир от любви Божией и от жалости к человеку! Предайся же от всего сердца плачу и молитве за мир, порождённым любовью, и душа от сладости Духа Святого снова забудет этот мир и снова успокоится в Боге. Но, вспомнив мир опять, в великой печали снова начнёт с плачем молиться, желая всем спасения. И это есть истинный путь, которому научает Дух Святой.

Когда это он говорил, Александр, повернувшись, с таким изумлением смотрел на него, как будто видел перед собой самого Господа Бога. И точно! В подтверждение моих мыслей, Александр со статью рыцаря-крестоносца преклонил перед Питиримом колено и сказал:

— Владыка Питирим! Прекрасный Ангел Божий! О, как я благодарю тебя за то, что дал мне узнать Господа — Создателя моего! Ты дал мне познать, как сильно любит меня Господь!

Питирим поднялся, обнял и троекратно поцеловал его, после чего благословил его и перекрестил, а Александр с благоговением принял благословляющую его руку и поцеловал её. А потом они снова крепко обнялись.

У меня ноги подкосились, и я сёл. Мне казалось, что я ещё сплю или спятил уже.

Вообще, в пору ему было и завыть…

Серафим никак не мог справиться с отчаянием и не мог собраться с мыслями. Его сердце раздирала боль от холода, которым обжёг его тот, кого, пожалуй, по-настоящему он только и любил. Мучительным рефреном звучало в душе, что всё, что произошло — это вполне справедливо, это всё по заслугам, но… Самой большой болью была та грубость, с которой тот сорвал с него снаряжение, и та нежность, с которой тот взял на руки противоречащего. Наставник стал верным его паладином, забыв своих детей… Ревность и ненависть к противоречащему разъедали его сердце, беспомощное состояние и одиночество ввергали в уныние, не было сил бороться.

Когда его вязал Александр, он специально напрягал мышцы, чтобы увеличить их объем, чтобы потом можно было расслабиться, чем и ослабить натяжение веревки. Но теперь, когда он мышцы ослабил и попытался немного высвободиться, он понял, что это невозможно: Наставник связал его с учётом этого им обоим известного приёма: веревки держали его так же плотно.

— А, чтоб тебя… адово ты отродье, — с горечью выругался Серафим. — Ты действительно решил не давать мне шанса. Ты и взаправду решил меня убить.

Единственной возможностью было попытаться расшатать или сломать то деревце, к которому он был привязан, и он сразу решил заняться этим, пока ещё есть силы, пока он ещё чувствовал свои руки. Он упёрся ногами в землю, надавив спиной на ствол дерева, проверяя его на прочность. Но оно даже не спружинило… Он снова упёрся ногами в землю и ударил в него спиной снова и снова. Он попытался наклониться вправо и влево, снова давил на него лопатками, пока в какой-то момент не почувствовал, как в его корнях что-то хрустнуло. Он посмотрел на землю и понял, что деревце выросло на скалах и не могло хорошо укорениться в неглубокой почве, и надо попробовать расшатать и вырвать его с корнем. Он стал давить на него в направлении наклона скалы, усиливая давление тяжестью своего веса.

Невыносимая боль пронизывала вывернутые суставы его рук, но он не ослаблял усилия, утешая себя тем, что если болит, то он ещё жив. В корнях хрустнуло ещё и ещё, и наконец, дерево стало клониться, пока с мощным щелчком не обломилась какая-то крупная корневая артерия, и оно повалилось, увлекая Серафима набок. В этом положении верёвки немного ослабли, и он стал вновь пытаться выскользнуть из них. Это отнимало много времени, но стало уже вполне привычно. Положение лежа облегчило боль в суставах, и он занимался делом технично и спокойно, больше не опасаясь за свою жизнь.

Когда, наконец, он высвободился из верёвок, которыми был привязан к дереву, то сразу сел и попробовал на крепость веревки, которыми были связаны его запястья. Он также, когда Александр вязал руки, пытался раздвинуть запястья, препятствуя Александру сомкнуть их, но тот, обладая совершенно неимоверной силой, всё-таки смог скрутить их так плотно, что он уже не чувствовал своих пальцев. Перетереть о скалы веревку было невозможно: это был тактический шнур, его можно было перерезать только особым лезвием или пережечь плазменной зажигалкой. Дополнительным препятствием явилось то, что шнур был наложен поверх тактических перчаток, что делало невозможной вообще попытку как-то выскользнуть из петли.

Понимая, что бессмысленно, он всё же прошёлся вокруг костра, но не нашёл ничего из того, что могло бы ему помочь. И тут он вспомнил, что Александр спрашивал насчёт своего снаряжения, а Андрей ответил, что выбросил его в пропасть. Его сердце загорелось надеждой, когда он вспомнил, что во время наблюдения за обольщённым, он видел, как тот спускался со скалы и что-то делал на краю обрывистой расщелины.

Он быстро боком спустился вниз и через несколько минут уже нашёл это место. Он обратил внимание, что один из камней стоит на разрытой земле, упёрся в него ногой и отодвинул его, затем стал носками и пятками берцовых ботинок разрывать землю, пока не наткнулся на что-то твёрдое. Тогда он сел к ямке спиной, вытащил связанными руками нож, положил его на землю, встал и рассмотрел его. Это был нож Савватия. Значит, возможно, в ямке мог быть и второй нож — нож Александра. Ещё раз связанными руками осмотрев ямку, он вытащил и его. Его лезвие было длиннее и больше подходило для дела. Серафим воткнул нож в землю под углом, заточенной стороной полотна лезвия вверх, рукоятку ножа утвердил в углублении камня и быстрыми движениями, водя от земли до упора ножа по лезвию, перепилил сначала одну, затем и все веревки.