Вальдемар Лысяк - MW-10-11

Через много месяцев они собрались вместе и ночью 14 декабря 1703 года с двух сторон атаковали дом Киры в Эдо, перебили стражу, отрубили сукину сыну голову, отмыли ее и принесли на могилу своего повели­теля. Сёгун был в растерянности, ведь нужно же было наказать людей, которые всего лишь исполнили свой долг, возложенный на них феодальным самурайским кодексом чести "бусидо". После шестинедельных сомне­ний Цунаёши, несмотря на грозящее общенародное возмущение (общественное мнение восхищалось мстите­лями), приговорил виновных к "сеппуку". Морозным пополуднем 4 февраля 1704 года сорок семь храбрецов с каменным спокойствием выпустили себе кишки в храме Сенгакуи. В пантеоне национальных героев Страны Цветущей Вишни они занимают главенствующую позицию, а их продолжающийся и до сегодняшнего дня культ (сотни драм, кинофильмов, телесериалов, сжигаемые на их могилах благовония, празднования годовщин и т.д.) приняли настолько колоссальный масштаб, который вызывает в западном человеке страх и изумление.

Но еще и зависть - настолько подавляет величие этой происходившей на самом деле легенды. Оно было всегда, от древности и до "Симпу" (Божественный ветер - камикадзе) ХХ века, и тут уже ничего не смогут по­делать многочисленнейшие морализаторства, осуждения, оскорбления и издевки герольдов "цивилизованного мира", с которыми проклинают они коллективные самоубийства, хоральную резню, обставленную декорациями восточного театра, это гигантское представление, растянутое между блестящей помпезностью приготовлений и взрывом финала.

Характерно, что более всего это зацепило романтиков, и это как раз они - увлеченные самоубийствен­ной гекатомбой в ориентальной маске - возвели ей монументальные памятники кистью и пером. Пером - Бай­рон, а кистью - молодой француз "с личностью настолько мрачной и выразительной, - напишет его биограф, - настолько таинственной и горячей, что беспокоила всех современников будто черная машина, окованная бле­стящей медью, которую неожиданно могли разорвать на куски заключенные внутри нее силы" (Филипп Юлиан - "Делакруа"). Они и взорвали ее, когда художнику было двадцать восемь лет; пар все-таки разорвал черный котел.

Звали его Эженом Делакруа, и был он сыном гения, тоже художника. Правда, странно то, что я напи­сал? Никто из Вас не слыхал ни о каком другом Делакруа, который бы занимался живописью, а отцом Эжена формально был юрист Шарль Делакруа, о котором госпожа де Сталь выразилась так: "старая беременная баба". На самом же деле отцом великого художника был знаменитый министр иностранных дел Франции, князь Та­лейран-Перигор, который много лет в течении нескольких режимов рисовал границы на карте Европы, и это была живопись высочайшего класса, временами даже авангардная (то ли сюрреалистическая, то ли абстракт­ная).

Талейран был бесспорным гением дипломатии, предательства, взяточничества и чертовски злобного остроумия. Мадам Делакруа в его жизни была микроскопическим эпизодом, серьезным настолько, что в то время ее муж был министром иностранных дел, а Талейран, взбираясь по карьерной лестнице, признавал прин­цип " faire marcher les femmes ", что означает "действовать через женщин". В результате этого эпизода у мадам Делакруа родился сын Эжен, что и вправду было чудом, если принять во внимание, что мсье Делакруа с пят­надцати лет страдал половым бессилием в результате недоброкачественной опухоли. Но Талейран был на­столько воспитан, что позаботился о сохранении внешней пристойности. Когда в беременности мадам Делакруа уже не оставалось никаких сомнений, отправленный в отставку мсье Делакруа был выслан правительством (то есть, своим преемником по постели, Талейраном) послом в Голландию и там подвергся спасительной операции. Ровно через семь месяцев, 20 апреля 1798 года, родился Эжен.

При всей своей аристократической обходительности и воспитании Талейран не был бы Талейраном, если бы не поиздевался. Вскоре после освобождения мсье Делакруа от бремени (и здесь нет никакого преуве­личения - вырезанная опухоль весила тридцать два фунта!), в декабре 1797 года в парижских книжных лавках появилась брошюрка на 31 странице под следующим названием: "Операция по удалению опухоли мошонки, которой подвергся 27 фрюктидора V года гражданин Шарль Делакруа, бывший министр иностранных дел, пол­номочный министр Республики Франции в Батавской Республике (...) Напечатано по указанию правительства". Французские врачи на основании прочтения решительно выразились, что мсье Делакруа не был способен к ре­продуктивной деятельности за два месяца до хирургического вмешательства; так что все сразу же стало ясно. То ли Эжена Делакруа эта проблема не волновала, то ли еще что, но никогда в своей жизни не дал он по себе понять, интересует ли его проблема: папа Талейран или папа Делакруа? Ему не мешало и то, что он совершенно не похож на родителей, зато его физиономия удивительнейшим образом припоминает черты князя Талейран-Перигора.

А теперь, когда мы уже все это выяснили, перейдем к живописи Делакруа. Ведь стоит, потому что, как написал - хотя и не первым констатировал - Юлиуш Стажиньский: "Вместе с Делакруа кончается идущая от Ренессанса великая порода художников, что были, как Леонардо да Винчи, одновременно поэтами, учеными и философами". Сказано сильно, и это следует лишь доказать.

С самого начала: что такое романтизм в живописи? От этого вопроса, равно как и от ответа на него, мы никак не уйдем, желая понять Делакруа и войти в то его произведение, что висит в моем Музее 367 Вечера. Романтизм - о чем я уже вспоминал, говоря о Гойе и Фридрихе - это постнаполеонизм на холсте, стиль, являю­щийся (как и почти каждый другой) отрицанием предыдущего, в нашем случае - антагонистом неоклассицизма. Тот стиль был лакеем режима, этот же - политически оппозиционен ему (да и мог ли он быть каким-то другим в период общеевропейских кандалов Священного Согласия?), он желает быть полностью свободным и служить исключительно свободе. В любом ее проявлении, как хорошем, так и плохом. Это во-первых. Далее, расклады­вая по пунктам, как учит нас учебник, орнаментационной стилизации неоклассицизма романтизм противопос­тавляет натуру неприглаженную, дикую, а-ля Руссо; виртуозному, спокойному рисунку - стихийный колорит; бегущему всяческого напряжения, остановленному в недвижности кадру - вулканическую экспрессию движе­ния, извержение, ничем не сдержанное воображение, громы и молнии! Все это имеется уже в "Коне, испуган­ном бурей" (Делакруа, 1824 год), картине, что была одним из штандартов романтизма.

Читать дальше