Курт Воннегут - Завтрак для чемпионов [litres]

– У-вай-ии, – читал он, – ву-уу-хи-уу-хи…

И так далее.

Вейн Гублер вдруг улыбнулся – не потому, что он чему-то обрадовался, а просто ни с того ни с сего вдруг оскалил зубы. Зубы у него были превосходные. Исправительная колония для взрослых в Шепердстауне гордилась своими зубоврачебными достижениями.

Колония была настолько знаменита своим зубоврачеванием, что об этом писали в медицинских сборниках и даже в «Ридерс дайджест» , самом популярном журнальчике на этой умирающей планете. В основу этой зубоврачебной программы легла та мысль, что по выходе из тюрьмы многие бывшие заключенные не могли или не умели получить хорошую работу оттого, что у них была непривлекательная внешность, а внешность становится привлекательной прежде всего благодаря красивым зубам.

Зубоврачебные достижения колонии были настолько широко известны, что полиция, даже в соседних штатах, поймав какого-нибудь несчастного с великолепными и дорогими коронками, мостами и пломбами, почти сразу спрашивала:

– Ладно, старик, сколько лет просидел в Шепердстауне?

Вейн Гублер слышал, как официантка выкрикивала заказы бармену в коктейль-баре: «Гилби, с хинной водой, с лимонной корочкой!» Он понятия не имел, что это значит: не то «Манхэттен», не то «Бренди Александр», не то лимонад с джином. «Один “Джонни Уокер” с “Роб Роем”! – кричала она. – И “Южную усладу” со льдом, и “Кровавую Мэри” с волфсшмитовой».

Для Вейна понятие «спиртное» было связано либо со всякими жидкостями для чистки – он их пробовал пить, либо с сапожными кремами – он их пробовал есть. Он не любил спиртного.

– «Блэк-энд-уайт» с водой! – услышал он голос официантки. Надо бы Вейну навострить уши. Как раз этот напиток предназначался не кому попало. Он предназначался человеку, который создал все теперешние горести Вейна, тому, кто мог его убить, или сделать миллионером, или вновь отправить в тюрьму – словом, мог проделать с Вейном любую чертовщину. Этот напиток подали мне.

Я приехал на фестиваль искусств инкогнито. Я решил посмотреть на конфронтацию двух человеческих существ, созданных мной, – Двейна Гувера и Килгора Траута. Я не хотел, чтобы меня узнали. Официантка зажгла фонарик на моем столе. Я потушил свечу, прижав фитиль пальцем. В филиале гостиницы «Отдых туриста» в Аштабуле, штат Огайо, где я переночевал, я купил темные очки. Сейчас я их надел, хотя было темно. Вид у них был такой:

Стекла были посеребрены, так что в них отражались, как в зеркале, все, кто на меня смотрел. Если кто-то хотел заглянуть мне в глаза, он или она видели лишь собственное отражение. Там, где у других людей в коктейль-баре были глаза, у меня были две дырки в другой мир – в Зазеркалье. У меня были «лужицы».

На моем столе, рядом с сигаретами «Пэлл-Мэлл», лежала коробка спичек.

Вот послание, написанное на этой коробке, – я прочел его через полтора часа, когда Двейн уже бил Франсину Пефко смертным боем: «Как заработать 100 долларов в неделю, в свободное время знакомя друзей с обувью фирмы «Мэйсон» – удобной, модной, недорогой. ВСЕМ нравится обувь «Мэйсон» особым кроем, создающим комфорт! Посылаем БЕСПЛАТНО набор для демонстрации, можно много выручить, не выходя из дому. Вы узнаете, как даром получить для себя прекрасную обувь – премию за выгодные заказы».

И так далее.

«Ты пишешь очень плохую книгу», – сказал я самому себе, прячась за своими зеркальными «лужицами» – очками.

«Знаю», – сказал я.

«Боишься, что покончишь с собой, как твоя мать», – сказал я.

«Знаю», – сказал я.

В этом коктейль-баре, глядя сквозь темные очки на мною же выдуманный мир, я жевал и перекатывал во рту слово «шизофрения».

Много лет звук и вид этого слова завораживали меня. Мне оно виделось и звучало для меня так, будто человек отфыркивается в завихрении мыльных хлопьев.

Я не знал и до сих пор не знаю наверняка, сидит во мне эта болезнь или нет. Одно я знал и знаю: я создаю для себя невыносимые условия жизни оттого, что не умею сосредоточить внимание на мелочах, которые важны в данную минуту, и отказываюсь верить в то, во что верят мои соседи.

Мне было действительно очень не по себе, когда я сидел в этом придуманном мной коктейль-баре и глядел сквозь очки на белую официантку моего изобретения. Я дал ей имя: Бонни Мак-Магон. Я велел ей подать Двейну Гуверу его обычное питье – мартини «Палата лордов» с лимонной корочкой. Бонни была старой знакомой Двейна. Ее муж служил надзирателем в исправительной колонии для взрослых, в отделении сексуальных преступлений. Бонни приходилось работать официанткой, потому что ее муж вложил все свои деньги в автомоечную станцию в Шепердстауне и разорился.

Двейн советовал им не заниматься этим делом. А познакомился Двейн с Бонни и ее мужем Ральфом так: за шестнадцать лет они купили через него девять «понтиаков».

– У нас вся семья – «понтиаковцы», – шутили они. И сейчас Бонни пошутила, подавая Двейну мартини. Каждый раз, подавая кому-нибудь мартини, она повторяла ту же шутку.

– Завтрак для чемпионов, – говорила она.

Название «Завтрак для чемпионов» запатентовано акционерной компанией «Дженерал миллз» и стоит на коробке пшеничных хлопьев для завтрака. Заглавие данной книги, совпадающее с этим названием, а также и повторное упоминание его по ходу действия никак не связано с акционерной компанией «Дженерал миллз», не служит ей рекламой, но и не бросает тень на ее отличный продукт.

Двейн очень надеялся, что кто-нибудь из почетных гостей фестиваля искусств – все они остановились в этой гостинице – зайдет и в коктейль-бар. Ему хотелось, если возможно, поговорить с ними, разузнать, известно ли им что-нибудь о жизни, чего он до сих пор еще не слыхал. Вот на что он надеялся: узнать какую-то новую правду, которая помогла бы ему смеяться над своими неприятностями, жить спокойно, а главное: не попасть в северный корпус Мидлэндской городской больницы, где содержались душевнобольные.

Ожидая появления какого-нибудь деятеля искусств, он черпал утешение в единственном художественном произведении, хранившемся в его памяти. Это было стихотворение, которое его заставили выучить наизусть в старшем классе средней школы на Сахарной речке – в то время это была привилегированная школа для белых. Теперь она стала простой негритянской школой. Стихи были такие: